К. Сауснитис - В Саласпилсском лагере смерти (сборник воспоминаний)

Трудиться надо было 14 часов в день. Главная работа — чистка уборных. К шесту привязывался сосуд емкостью примерно в четыре ведра. Опорожнять его надо было метров 400 дальше. Заключенные, наполнявшие сосуд, были бы согласны оставлять его полупустым, но нести было опасно, ибо гестаповцы зачастую следили за тем, чтобы сосуды были полными. Нарушившими это правило приходилось вечером с полчаса прыгать, как лягушки. Сосуд несли два человека за концы шеста. Останавливаться можно было только у ямы, пока наполнялся сосуд. Во время носки не разрешалось отдыхать, а чтобы перемотать портянку надо было просить разрешения у начальника группы. А он не всегда соглашался. От ходьбы в деревянных колодках на ногах появлялись волдыри.

Зачисленные в штрафную группу иногда пользовались возможностью отдохнуть, отпросившись в уборную у начальника группы. Лагерные уборные были длинными, с 50–60 отверстиями в полу и дверьми в конце барака.

Сюда приходили отдохнуть не только из штрафной группы, но также с «карусели» или «живого конвейера». Так называлась «работа», где заключенные с носилками ходили по большому кругу. На одной стороне круга группа заключенных насыпала на носилки землю, на противоположной стороне ее надо было сбрасывать. Когда куча земли становилась достаточно большой, ее переносили обратно, и так без конца.

Теккемейер так умел подкрадываться к уборной (мы говорили — налетать), что отдыхавшие здесь замечали его лишь тогда, когда он уже был в дверях. Раздавался предупреждающий оклик: «Штукас идет!» — так мы звали Теккемейера. Палач и сам знал, что у него такое прозвище. Тех, кто не сидел на корточках над отверстием уборной, он немилосердно бил своей толстой палкой и приговаривал: «Штукас идет, Штукас идет!» Большая собака коменданта, волчьей породы, была хорошо натренирована. Она срывала одежду с заключенных и вгрызалась в их костлявые тела.

В штрафной группе заключенные получали наполовину меньше хлеба и обеденного супа, чем остальные заключенные. За день люди были до того изнурены, что вечером еле могли доплестись до барака. Бывало, что вечером кое-кто, сдав инструменты, в бессилии оставался у стены уборной. Так это случилось с инженером Виксне, которого за попытку встретиться с женой направили в штрафную группу на два месяца.

От однообразной, плохой пищи у многих заключенных на теле появлялись сыпь и нарывы.

У штрафной группы был свой барак. Для других заключенных обеденный перерыв длился один час, а здесь — только полчаса. Пока заключенные после работы добирались до а рака, проходило по крайней мере минут пять. Те, кто у чана с супом становились в очередь последними, нередко не успевали выхлебать свою порцию, когда начальник группы уже приказывал строиться для выхода на работу.

О ночном отдыхе немцы также «позаботились»: нам приходилось спать, так тесно прижавшись друг к другу, что каждый, кто слезал с нар и хотел снова попасть на свое место, должен был беспокоить весь ряд спящих.

В барак штрафной группы помещали также приговоренных к смертной казни. Долго они здесь не оставались. Осужденных на смерть на работу больше не гнали, из барака не выпускали. Эту меру наказания осенью 1943 года применили к нескольким заключенным, работавшим вне лагеря. К ним приходили родственники. За свидание им «пришили» попытку к побегу, что каралось смертью. Охранники за проявленную бдительность получили бутылку водки и три дня отпуска.

Все эти муки еще усугублялись произволом полицейского. Каждый вечер 10–15 заключенных подвергались издевательствам. То они должны были прыгать, как лягушки, ходить гусиным шагом и ложиться на землю или в грязь. За полчаса человек изматывался до того, что не был в состоянии войти в барак.

Иногда нам приходилось работать и в бане, так как там часто выходила из строя примитивная канализация. Тогда мы выносили из шахты грязную воду. Когда в бане мылись женщины, вовсю проявлялся цинизм гитлеровцев. Эвакуированным в бане отрезали волосы. Парикмахеры были мужчины. Гитлеровцы беспрерывно ходили по бане и похотливо рассматривали голых женщин.

Специальная плеть для порки представителей «низшей расы». Фашисты часто пользовались таким орудием в Саласпилсском лагере

В начале 1943 года в Саласпилсский лагерь смерти пригнали так называемых эвакуированных, в том числе стариков и матерей с маленькими детьми. Прежде всего им приказали раздеться догола. Одежду они должны были оставлять в бараке, будто бы для дезинфекции, а самим голыми бежать в баню.

После бани всех — мужчин, женщин и детей загнали в один барак, пол которого был устлан соломой. Этот барак назывался карантином. Сюда помещали столько людей, что им даже негде было прилечь. Три дня они сидели на корточках или стояли, тесно прижавшись друг к другу. Не хватало воздуха. Многие заболевали и умирали. Больше всего умерло детей. В этих бараках днем и ночью дежурили люди из штрафной группы. В их обязанности входило также убирать мертвецов.

Выносить все эти муки в штрафной команде можно было только благодаря солидарности заключенных. Несмотря на то, что мы не имели права встречаться с заключенными других бараков, товарищи, рискуя сами попасть в штрафную группу, находили возможность передавать нам кусок хлеба и приободрить добрым словом, столь необходимым в наших условиях. Поддержка друзей не давала нам окончательно погибнуть. Она укрепляла нашу веру в победу, вселяла силы переносить все трудности.

Марта Трейде

Из Смилтенской тюрьмы в Валмиерскую, оттуда в Валмиерский концентрационный лагерь — так в течение двух лет перебрасывали с места на место женщин, арестованных в северной Видземе.

21 сентября 1943 года нас ждали машины, чтобы отвезти в Саласпилсский концентрационный лагерь. Нас осталось уже немного. В Иршском парке часто раздавались залпы винтовок, гибли советские люди.

Между нами была лиепайчанка Анныня Эджинь, у которой дома остались старая мать и четверо ребятишек, мал мала меньше, жительница Мазсалацы Эльза Кирсе — единственная дочь и опора своих родителей, Альма Мике из Смилтене, дома у дедушки остался ее маленький сынишка, Эмилия Лаките, тоже мать четырех детей, и старушка Киплок, не терявшая надежды дождаться победы и своих двух сыновей — бойцов Красной Армии. Мое сердце было полно печали. В январе, когда я находилась в Валмиерской тюрьме, умер мой единственный сынишка Имантынь.

Осенью прошлого года из Валмиерской тюрьмы уже было увезено в Саласпилс 200 мужчин. Теперь пришел мой черед.

Ничего хорошего нас там не ожидало. Немало страшных рассказов мы наслышались об этом месте мучений. Но действительность оказалась более мрачной, чем все рассказы.