К. Сауснитис - В Саласпилсском лагере смерти (сборник воспоминаний)

— Садись! — указал на свободный стул эсэсовец в белом халате. Удивительно чуждо звучали эти слова. Предложить сесть… Это, конечно, не из уважения или вежливости, а…

В левую руку мне дали стеклянную колбу, а у правой что-то делал эсэсовец. Уже через несколько секунд в колбу потекла кровь. Я повернул голову в сторону. Рядом сидел Мартин Крауклис. Лицо его было смертельно бледным. Еще мгновение и… колба падает, но эсэсовец ее ловко подхватывает. Падает человек. Да, кровь они умеют беречь, а людей…

Струйка крови у меня постепенно иссякает, и гитлеровец приказывает подвигать рукой — сжимать пальцы в кулак и снова разжимать. Постепенно поток крови увеличивается. Но рука быстро устает, и движения становятся все слабее.

— Быстрее, быстрее! — кричит фашист.

Мне становится плохо… Вскоре я оказался в прихожей на полу.

Вечером перед поверкой староста лагеря ходил по баракам и от имени коменданта сообщал:

— Отдавшие свою кровь имеют право два дня получать дополнительную порцию кофе, а в обед, если будут излишки, даже супа.

Так они глумились над нами.

Такие вампирские акции предпринимались в лагере неоднократно — это способствовало заболеванию заключенных и увеличивало смертность.

Убийцы в белых халатах показали свое подлинное звериное лицо.

Лидия Лигер

В середине июля 1944 года нас из Рижской Центральной тюрьмы привезли обратно в Саласпилсский концентрационный лагерь, чтобы отправить в Германию. Всех пересыльных заперли в один барак. Не только четырехэтажные нары были забиты до отказа, но и на полу негде было ногой ступить. Разные тут оказались женщины. Старые и молодые. Некоторые лишь недавно были арестованы и сами не знали, за что. Вещей они взяли из дому столько, сколько в силах унести. Могла ли хоть одна заключенная подумать, что в Германии ее ограбят до нитки? Немцы советовали брать с собой по возможности больше вещей. Это им было выгодно, не нужно заботиться об отправке в Германию.

В бараке шум, слезы. Как оставить родину, когда победа так близка? Об этом свидетельствовали сброшенные с самолетов «свечки», ярко освещавшие ночью весь лагерь, об этом говорила отчетливо доносившаяся канонада, которая иногда отдалялась, но затем снова приближалась. Сердца бились в тайной надежде: может быть, отрежут путь в Германию и нас не успеют увезти!

Но в следующие дни и ночи было тихо. Нам сообщили, что отправят дальше.

Вместе с Отилией Нуржой, Еленой Макаровой, Эмилией Фрейман, Агнесой Брок и Ольгой Мисиней мы решили — если нас не разлучат, то и ад нам не страшен. Руки верных друзей прокладывают мосты через пропасти самых больших страдании и ужасов. Но болезнь перечеркнула наши надежды. Поев отвратительно пахнувший суп из конины, мне стало плохо, и утром меня отнесли в «больницу» — 12-й барак, состоявший из нескольких помещений. В двух комнатах лежали мужчины, болевшие тифом и дизентерией. За день оттуда выносили четыре-пять трупов, а на их место помещали новых больных. В женском «отделении» находилось около десяти коек. На них лежали разные больные. Через наши головы тянулся косой потолок со щелями и дырами от выпавших сучьев. В бредовой горячке они превращались в самые фантастичные картины.

В больничной кухне, тайком от начальства, заключенные сушили корни конского щавеля, мололи их в мельнице и растирали в порошок. Этим народным лечебным средством товарищи пытались спасти больных. Возможно, кое-кому это и помогло вырваться из когтей смерти.

Вскоре я так ослабла, что не могла даже дотянуться рукой до лица и повернуться без посторонней помощи. Днем еще ничего, но ночью от клопов нельзя было отбиться. Я была в самом тяжелом состоянии, поэтому ухаживавшие за больными товарищи уделяли мне больше внимания. Милда Риньке и Эмилия Стиебре ошпаривали кипятком мою постель, сменяли матрац и белье, но от клопов спасения не было. И откуда они только брались! Как только гасло электричество — пакш, пакш! Подобно дождевым каплям, падали они на лицо. Оказывается, убежище кровопийц было в потолке! Но никак нельзя было до них добраться.

Санитарки взяли на себя еще одну обязанность: сидели ночью у моей постели, время от времени зажигали электричество и собирали отвратительных паразитов. К утру в посудине с раствором хлористой извести они лежали толстым слоем. Нелегко было им дежурить, когда ждали еще десятки других работ. Но не трудности пугали санитарок. Они боялись, чтобы в комендатуре не узнали, что они зажигают свет, и не выключили ток… Там не желали облегчить наши муки. Заботливые руки товарищей дали мне возможность во сне накопить силы, которых оставалось так мало, что иногда хотелось положить всему конец.

Но товарищи боролись за мою жизнь. Даже за стенами «больницы» они не забывали меня. Регулярно через открытое решетчатое окно они просовывали бутылку с отваром дубовой коры. Его доставляли заключенные, с которыми я вместе работала в прачечной и гладильной. Была ли это Милда Пуле, Жения Эглите или другие — я не знаю, ибо ни одну из них больше не встретила. Знаю только: посылка приходила из прачечной. Кору доставали у работниц садоводства, которые были заняты вне лагеря. В прачечной ее сушили и отваривали. Рискуя получить пулю от часового со сторожевой башни, они доставляли мне напиток, проходя мимо с чистым бельем, или еще как-нибудь. Напиток этот помогал преодолеть болезнь, утолял жажду, уменьшал выделение крови.

Но слабость не проходила. Вдруг отказала левая рука; она лежала, как деревянная. Подошла Эмилия Стиебре. В ее глазах я заметила испуг, однако она успокаивала меня: «Ничего, ничего. Рука только онемела». И быстро стала растирать мои бесчувственные пальцы.

Ко всему прибавилось еще одно несчастье — ожидали очередного визита врача Какиса. В комнате чувствовалось лихорадочное беспокойство. Я не понимала, почему всем хочется, чтобы я выглядела бодрее, они старались даже натереть мне щеки, чтобы они зарумянились. Только позже я узнала, что после таких визитов больных, если на их выздоровление (по мнению врача) было мало надежды, увозили в лес…

Так было и с Конрадом Леем, заболевшим туберкулезом: у него три раза подряд в больших дозах брали кровь. За короткое время от сильного мужчины остались кости да кожа, но убийцы не дали ему спокойно даже умереть. Еле живого его вместе с другими «безнадежными» погрузили в «машину смерти» и увезли…

Когда Какис со своей свитой остановился около моей постели и вылупил глаза, все застыли от испуга. Прежде чем он успел сказать хоть слово, больная Мария Екабсон, знавшая немецкий язык, стала пояснять, что я уже стала поправляться. Какис прикрикнул на Екабсон и, сказав «еще подождем», пошел дальше.