Анатолий Рубинов - Сандуны: Книга о московских банях

Любовные события развивались на виду у всего Петербурга. О них долго потом весело вспоминали со всеми пикантными подробностями.

Граф Безбородко решил свадьбе помешать. Ему содействовали директора придворного театра. Их было тогда двое — Петр Александрович Соймонов и Александр Васильевич Храповицкий. Это через них вельможа то соблазнял артистку золотом, то принимался запугивать. Когда и то, и другое не помогло, Сандунова уволили со службы, чтобы спровадить из Петербурга.

Но прежде чем уехать, комический актер решил вполне серьезно помериться силой с первейшим фаворитом и отважно бросил ему вызов, публичный, скандальный. Надо отдать должное Сандунову: играя в последний раз, как повелось, роль плута-слуги в комедии А. И. Клушина «Смех и горе», он проявил ловкость и отвагу. И дальновидность: верно рассчитывал на ревность стареющей царицы, которая не всегда спокойно сносила проделки прежних своих любимцев.

Рассчитывая на дружескую поддержку, Сандунов наведался к давнему своему приятелю драматургу Александру Ивановичу Клушину, который выбился в люди из Твери, — всего лишь подьяческий сын, а вот при дворе ходить стал. Они вместе «рацею на счет дирекции» написали. На прощальном бенефисе в костюме слуги Семена Сандунов и сказал эту «рацею» публуке:

Потом объяснил, почему он покидает сцену:

Конечно, актер Сила Николаевич Сандунов не имел твердых планов, но хотел бы быть там, где

Зал взорвался от аплодисментов и хохота: намек был отлично понят. Известие о проделке Сандунова дошло до царицы, которая на следующий день была в Эрмитажном театре, где давали новую оперу «Федул с детьми». Либретто написала сама царица и потому на премьере собрался весь двор. Роль Дуняши играла Лизавета Уранова. Присочинять что-либо к монаршему тексту ей не пришлось. Счастливо случилось так, что жалостная ария Дуняши «Во селе, селе Покровском» давала возможность откровенно поведать о собственной беде актрисы:

Лизавета Уранова, исполняя арию, не сводила заплаканных глаз с царицы. По рассказам очевидцев, Екатерина пришла в восхищение от любимицы, ободряюще кивала ей, улыбалась. Это, конечно, не ускользнуло от публики, а те восторженно аплодировали певице. Царица бросила на сцену припасенный букет. И тут произошло нечто такое, чего не было в монаршем либретто. Дуняша, поцеловав букет, выбежала к ложе, упала на колени, достала из корсажа смятую заготовленную бумажку и протянула ее Екатерине: «Матушка-царица! Спаси меня».

Сначала публика замерла в испуге, перестала хлопать в ладоши. Но когда Екатерина что-то сказала Соймонову и догадливая публика быстро сообразила, что царица повелела ему взять прошение у актрисы, то все посветлели и зал с облегчением принялся аплодировать пуще прежнего.

Царица была не только писательницей, но и актрисой, только не комической: она прекрасно сыграла роль благодетельницы и заступницы. Екатерина повелела привести в свой кабинет молодую певицу и ее жениха, подняла их с колен, усадила рядом, выспросила обо всем. Разгневавшись, повелела написать указ, которым сместила обоих театральных директоров за участие в сближении воспитанницы театрального училища с графом Безбородко и взялась быть посаженой матерью.

Через несколько дней Уранова и Сандунов венчались в придворной церкви.

Это был настоящий спектакль, который поставили по либретто самодержицы. При одевании невесты пел хор. Присланные царицей придворные актрисы звучными голосами пели на редкость нескладную песню, сложенную специально для торжества самой императрицей.

Гости делали вид, что не знают имени автора, и громко восторгались песней. Автор между тем находился и при одевании невесты, и при венчании. Слуги внесли кованые сундуки с приданым. Новобрачные, открыв утром сундуки, ахнули: поверх атласа и гранитура, так тогда называлось колье из бриллиантов, искрились бриллиантовые же броши и серьги. Было там и золото. И листок бумаги со свадебной песнью, написанной собственноручно монархиней.

Другие бриллианты, прямо связанные с будущими Сандуновскими банями, оказались в руках молодоженов спустя несколько дней после свадьбы. Елизавета Сандунова пела на сцене снова — в опере «Редкая вещь». История героини и на этот раз давала повод намекнуть на дело с посрамленным графом Безбородко, и, актриса, наслаждаясь мщением, полной мерой воспользовалась этим. Исполняя арию, она совсем близко подошла к ложе, где сидел посрамленный граф, и, протянув кошелек, спела специально для него:

Аналогия, честно говоря, все-таки не была полной; Сандунов тоже не был юношей — тридцать пять лет. Однако публике, знавшей всю историю, выходка певицы понравилась. Все захлопали. Граф тоже. Вместе со всеми он не унимался, пока актриса не повторила арию. А утром от него и пришел щедрый подарок — шкатулка с бриллиантами.

Сандуновы, однако, рано торжествовали победу. Новый директор князь Николай Борисович Юсупов отомстил за Безбородко сполна. В течение трех лет он искусно ссорил супругов, публично называл Силу Николаевича развратником и пьяницей, притеснял их, лишал бенефисов и ролей. Не видя на сцене своей любимицы, царица легко забыла о ней. Не помогло и многословное, слезливое прошение, посланное «великой благотворительнице, всеавгустейшей монархине», в котором они сообщали о великих своих мытарствах.

Артистическая чета подала прошение об отставке и решила от греха подальше уехать в Москву. Вернувшись вместе с женой в свой старый театр, Сила Николаевич снова играл будто с увлечением, однако было оно заемным — наслаждение успехом омрачалось сознанием зыбкости пышного показного актерского счастья. Он уже видел нечто более основательное и доходное, чем слава.

На проданные царицыны бриллианты он недорого купил землю у только что осушенного, скрытого в земле Самотечного канала, как в ту пору еще называли Неглинную улицу. Незадолго до этого речку взяли в трубу, она потекла в кромешной тьме, под образовавшеюся улицей, и места здешние, хотя и расположенные близко от лучших домов города, считались до тех пор чуть ли не окраинными, заброшенными. Сами Сандуновы жили сначала в домике у Китайгорода (на месте нынешнего сквера против «Метрополя»), а потом перебрались в новое владение. Поначалу земли было не так много: всего тысяча триста квадратных саженей. Как можно судить по достоверным документам «Комитета для управления городских повинностей», там стояло «каменное жилое строение в два этажа», еще одно «об одном этаже», одно деревянное жилье «об одном этаже» и такое же нежилое, да еще сад и «пустой двор незастроенной земли».