Анатолий Рубинов - Сандуны: Книга о московских банях

Второй этаж весь в меблированных квартирах. Поскромнее — с переулков, побогаче — с Неглинной. Ах как потом пригодились они — вскоре, в мае, но об этом разговор особый, щекотливый.

А в высоких — в два этажа — воротах земля цветной квадратной плиткой вымощена. Сумрачно в них, а свет идет издалека — за воротами восточное царство начинается. Так и называется — арабский дворик. От неба стеклянная крыша отделяет. Вход через три арки, узорчатые, как в мечети, на тонкие колонны опираются, в темной стене у самого верха — узкие оконца, затейливые и несветлые, с цветными стеклами, как, наверное, в гареме. У крылечка второго дома скульптура мраморная: женщина обнаженная руки вскинула, у ног ее два купидона резвятся. Не Венера ли?

Тут потом часто и про Венеру, и про гарем толковали, оттого что второй дом номерные бани и есть.

Хитро все здесь придумано.

За вестибюлем от главной лестницы идут два коридора. Еще по одной двери — с морозным рисунчатым стеклом. Очень это хорошо — и светло, и не видно, кто там из публики прошел, сделано так неспроста, поскольку «ожидание в непосредственной близости номеров вновь пришедшей публике представляется неудобным и стеснительным». Так говорилось в рекламном проспекте. Немножко туманно, однако для кого надо, оченно ясно…

Одни номера просторны и обставлены роскошно, как царские хоромы, и еще даже пышнее. Но и стоят они так, что не всякий раскошелится, — пять рублей! Ровно столько получал за целый месяц каменщик, что эти бани строил. Таких три номера, а в каждом пять комнат. Раздевальня, гостиная, будуар, баня и парильни. Номера попроще стоили шестьдесят копеек. Но это уже самые простые.

Для мужчин было общее полтинничное отделение — вход туда действительно полтинник стоил. Это уже в третьем доме. В полтинничное входили со Звонарского переулка. Сюда шли охотнее всего компаниями и отдельно, купцы и артисты знаменитые. Здесь иной раз полдня проводили — оттого что есть чем заняться.

Здесь самый нарядный вестибюль. Ковер красный до самой кассы уложен, а касса, как теремок — деревянный, резной. По бокам две бронзовые статуи — мужчины обнаженные держат в руках электрическую гирлянду и мужчинам же светят, чтобы шли — не спотыкались на второй этаж.

А над головой — своды расписные, по стенам картины разрисованы: застенчивые маркизы одиноко по саду роскошному гуляют. Что там за деревья, что там за цветы! И мосточки через пруды, с оградой. Не видно, где маркизина рисованная ограда кончается, а где начинается настоящая металлическая, под перилами, что вверх ведут: узор один. А на втором этаже — золоченые своды, пестрые цветы пылают, по бокам кушеточки стоят, с бахромой, гнутые. «Вестибюль отделан в стиле рококо», — сообщалось в том же проспекте.

Здесь рококо соседствовало с готикой. Открой любую из золоченых дверей и сразу попадешь в сумрачный зал. Черного дуба потолок (или под черный мореный дуб?), стропила резные напоказ, диваны длинные, высокие и двухсторонние, повсюду на спинках и боковичках стрельчатые готические арки нехотя вверх поднимаются.

В строгом готическом зале мужчины до основания разоблачались. Одни на длинных мягких двухсторонних диванах — по два человека в ряд, другие в черного дерева кабинках, также с диванами и с занавесочками от постороннего взгляда. А вдали большая картина. Из мозаики молодой художник Фролов неаполитанский берег изобразил. Рядом — икона. Лампадка денно и нощно светится. Налево над кабинами окна узкие, стрельчатые, разноцветным стеклом набранные. Справа — камин. Хотя и нет в нем нужды — тепло и без него, — с утра до вечера лениво пылает: красиво все-таки…

При готической раздевалке — читальня в стиле ренессанс. Только с книжками там, конечно, не сидели, конспектов не писали. А потом — желтая гостиная — восточный зал. На цветных стенах из цветной майолики письмена уложены. Говорят, знаки арабские, а слова турецкие читать надо справа налево. Означает: «С легким паром вас!» Только за все годы так и не нашлось среди публики турка, чтобы сам прочел: банщики объясняли, всем рассказывали.

Восточный зал, естественно, для некурящих. Две арки с кружевным верхом ведут в него. Потолок и карниз в узорах — места не оставлено без пестрого узора. Диваны там есть. А хочешь — на полу сиди, ковер подостлан. Говорят, на Востоке так и сидят, под себя ноги подбирают. Только за все годы не нашлось человека, чтобы захотел не на диване — на полу на своих ногах сидеть. Банщики все объясняли, всем рассказывали.

Из обоих залов — готического и восточного все одинаково голые шли в мыльню. Просторно, каменные скамейки. На возвышении, как на трибуне, три ванны. Против них — шесть душей. Один бьет сильно, не жалеючи, — для здоровых людей. Второй чуть слабее — для менее здоровых. А шестой и просто едва стекал, мягко и ласково.

Потом другая мыльня, поменьше, но в ней жарче. Там два душа Шарко. Ах и славно бьют со всех сторон, сразу веселее становится — щекотно, смеяться хочется! Из этой мыльни — дверь в сухую баню. Это и есть ирландская. Жарко, как в Африке, — стой и потей, а хочешь, на деревянную лавку садись — не спечешься. Только двигайся осторожно — не то все внутренности, если глубоко дышать станешь, начисто сожжешь. И что хорошего? Правда, похудеешь сразу, но это к чему? Нет ничего лучше, говорят, русской бани, а по-народному — парильни! Она справа от мыльни. В Сандунах парильная лучше, чем повсюду. Зеленым фарфором стены сплошь крыты, на полок идти по ступеням — и не деревянные, да не жаркие. Не оскользнешься — шершавые.

А всего лучше бассейн. Как в римских банях! Оттого и зал называется помпейским.

Зал в помпейском стиле, а стены из мрамора норвежского — потому что, как говорил всем Гонецкий, норвежский не в пример итальянскому особым блеском отличается. Окон нет, а светло, как на улице: крыша сплошь стеклянная, солнце сквозь него видать. В бассейне налито двенадцать тысяч ведер воды. Конечно, не ведрами подавали — вода теплая не стоит, все время вливается и выливается, как в той задачке по арифметике. А куда выливается — никто не спрашивал. Но если спросили бы — не сказали бы, потому что секрет великий. Даже банщики друг другу про эту тайну хозяйскую не говорили. Но о ней потом.

Сначала о том, что сам бассейн со всех сторон и по дну английским фарфором уложен. Чисто и гладко. А мыльня, от которой двери в помпейский зал ведут, и в русскую горячую, и в ирландскую сухую скамеечками каменными на гнутых ножках уставлена. Повсюду краны желтым блеском мигают. То бабы, что в мужском отделении на молебствии были, по всему городу глупость разнесли. Будто здесь краны золотые! «Слышь, кума, из чистого золота вода текеть!» Так неправда: те краны бронзовые, только их каждый божий день толченым кирпичом натирают. И моются тут не в серебряных тазах — чего бабы не наплетут: мельхиоровых. Оттого и блестят Мельхиоровые — как ножи и вилки, похуже серебряных, но блестят лучше.