Анатолий Рубинов - Сандуны: Книга о московских банях

А баня для женщин не так хороша. Богатые москвички ходили в тридцатикопеечные. В том же третьем доме, чуть на горочку. Там прихожая, затем комната просторная, по всей длине загородкой поделенная. Из амаранта она и агата (москвичи и слов таких не слыхивали!), а поставлена она для того, чтобы холодный воздух с воли далеко не шел. За ней раздевальня — мягкие диваны. Ковер, портьеры, зеркала — говорят, в стиле Людовика XIV, короля французского. А если и не в том стиле, то поди докажи. Справа арка, на ней лепнина — там зал в стиле другого короля, Людовика XVI. Здесь отдыхают после бани, пот сушат, разговаривают промеж собой. Чего тут не посидеть — мягкие кресла, канапе, ковры, зеркала. А когда платочком обвеваешься, голову вверх закидываешь — и видишь на потолке картину красивую. Настоящий художник рисовал со смешной фамилией — Томашка.

От коридора дверь в мыльню. Для женщин поставлены мраморные скамейки. Бассейн здесь поменьше, хоть тоже фарфором отделан. И еще две комнаты — парильня. Ох как иные бабы стегают себя, не жалея!.. Другая — ванная. Две рядком стоят. Многие люди в жизни ванную не видали, заваливались туда надолго — не выгонишь. Сами рассказывали, что ненароком задремывали в воде, сны хорошие снились. А просыпались только оттого, что озябли.

Люди победнее ходили в десятикопеечное отделение, а самая голь — в пятикопеечное. И все в том же третьем здании. Конечно, там похуже. Лавки и проще и шире — чтобы больше людей могло усесться. В десятикопеечных зато кранов много, а в пятачковом для мужчин — бассейн! Отчего же это в самом дешевом, да вдруг такая роскошь? Отвечали: из-за того, что он на открытом воздухе, во дворике, между глухих каменных стен сделан.

Только это еще не все: никто не знал, никто не подозревал, что вода сюда приходила не совсем чистая — та, в которой богатые люди в полтинничном отделении уже отплескались. Не пропадать же ей совсем, пока она не остынет! Только иногда в тот открытый бассейн вдруг лист березовый приплывет. Откуда бы? Или мочалка вдруг откуда ни возьмись вынырнет. Люди из простонародного отделения удивлялись, да поди догадайся, что ты в нечистой воде полощешься.

Умели хранить хозяйские секреты те банщики, что в самом выгодном месте работали. Туда хотел всякий попасть — услуживать богатым людям, но брали только самых-самых проворных. Щедрые чаевые в полтинничном давали! А в номерах еще больше — потому что там секреты у публики иногда такие, что собственной жене не расскажешь.

Гонецкий постарался, чтобы вся Москва о чудесах новых Сандунов узнала. Нанятым репортерам он советовал побольше писать о грязи в других банях (и то была сущая правда) и напирать на то, как чисты и непорочны Сандуны. Загрязнение их и вообще невозможно, поскольку все в них можно мыть и стирать. Стены фарфоровые, полы лещадные, с уклоном, вода по ним и бежит, так и бежит! И воздух хорош — где это видано: вентиляция. Вентиляция! Это новое слово не всем было понятно. А копоти нет — откуда бы ей здесь взяться; дрова не жгут — кругом пар и электричество. Люди, правда, пуще всего боялись не столько бьющего пара, а электричества, о котором тогда тоже не все слыхали, но Гонецкий велел писать понятно, чтобы узнала даже неграмотная купчиха: паровые котлы помещены в подвалы, под каменными сводами — хоть и взорвется, кирпичи не пробьют. Да и не взорвется. Отверстие сделано, как только соберется пару чуть больше, чем надобно, он сам собой весь выйдет. Так вот придумали… И труб, по которым течет горячая вода, бояться не следует: железные, совершенно безопасные. Но зато от труб этих всюду тепло — даже утром, когда придешь. Они и полы нагревают — приятно босым ходить. Ах, не видал того Петр Федорович Бирюков, король грязных московских бань — не дожил… Глазам своим не поверил бы.

Хозяин особо гордился водою Сандуновских бань. Отсюда выливается целая река — двадцать тысяч ведер в час! Вылить-то просто — рядом под землею Неглинка, а вот как ее добыть, если так много ее надобно? Московский водопровод не мог дать — весь город потребляет шестьдесят тысяч ведер, и ее вечно не хватает. Гонецкий построил свой водопровод! И денег на него не жалел. Мог бы в самом ближнем месте черпать воду из Москвы-реки, но она уже в ту пору грязным-грязна была, в нее вливались мутные стоки. Весной она даже становилась бурой. По совету главного московского водопроводчика Зимина Гонецкий решил брать воду для бань у Бабьегородской плотины. Там река шире — значит, вода быстрее отстаивается. А когда вода падает с плотины, она воздухом насыщается. А главное, все стоки остались ниже — и тот, что вливается от Сивцева Вражка и Неглинки, и, конечно, Яуза — все ниже впадают.

И уж как прозрачна та вода, что потекла от Бабьегородской плотины в бани, но все равно ее хорошенько очистили; особыми фильтрами, привезенными из-за границы, — пластинчатыми, какой-то системы Фишера и Петерса. Никто в Москве не знал толку в фильтрах, а Фишера и Питерса и слыхом не слышали, но поняли, что вещь эта заграничная, а если заграничная, то уж, наверно, хорошая. Сам профессор Ф. Ф. Эрисман из императорского Московского университета пробу сделал. Так и сказал: нет той воды лучше, чем в Сандунах, — хочешь мойся, а хочешь пей. Говорят, при людях и пил. Это банную-то воду!

Люди ходили по Москве и глядели себе под ноги — под улицей отдельный — Сандуновский — водопровод, под землей мимо храма Христа Спасителя, через Пречистенские ворота, под Волхонкой, Моховой, Охотным рядом, Театральной площадью, под тротуаром возле Малого театра, а там и до бани рукой подать. Сколько ж это труб надобно для водопровода этого! А Гонецкий еще и пожарные краны на земле поднял, через каждые пятьдесят саженей. Вот вы, дескать, пожару от Сандунов боялись для банка, так воды получайте, сколько вашей душе угодно. Шесть миллионов ведер по тем трубам в месяц протекает!

Еще больше разговору было в Москве про собственную электрическую станцию Гонецкого. Он приказал повесить в банях тысячу (тысячу!) лампочек накаливания, по шестнадцать (шестнадцать!) свечей каждая, да еще восемь фонарей поставить во дворе. Люди быстренько перемножали — в Москве считать умели! Получалось 16 тысяч без тех фонарей с вольтовой дугой. Богатый человек! Небось каждый день по две свечи и сгорело бы, вот тебе и 32 тысячи без тех фонарей.

Люди, выходя из бань, специально сворачивали в Сандуновский переулок, чуть в горку поднимались поглядеть на электростанцию.

С замиранием заглядывали в окна низенького кирпичного домика. Там что-то гудело, двигалось: добывался свет для бань. Гонецкий свету не жалел — всю ночь палил фонари. А в «Московском листке» как важная новость сообщалось, что Московская дума, хорошенько подумав, решила все-таки разориться и за счет городских средств поставить шесть электрических фонарей на Большом Каменном мосту — три на одну сторону, три — на другую. Но только зажжется тот свет к празднику превеликому, ко дню Коронации.