Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Арсений Тарковский выступил. Зал наполненно затих и притих одновременно: у микрофона стоял старый, но удивительно красивый человек, красивый действительно необщей красотой, вернувшийся с Великой Отечественной инвалидом (на одной ноге), выломившийся из трагедии особенно красивым духовно. Арсений Тарковский один из уникумов, тех, кто перенес все. И вот этот человек (по взглядам его как бы из XIX века), первое, что сказал, — он сообщил, что у него особое поручение от сына Андрея (тот был тогда в Риме) сказать здесь, на юбилее Куницына Георгия Ивановича, следующее: Андрей Тарковский как режиссер не состоялся бы, если бы не создал фильм «Андрей Рублев» («Страсти по Андрею»). Потому что он не мог бы его создать, если бы на месте Куницына в ЦК оказался в 1963–1966 годы кто-то другой... Арсений Александрович, в сущности, говорил об этом и от себя, конечно, тоже. Что же — скажи мне — еще может быть более радостным для меня?

Прямо скажу тебе, Саша: я не согласился бы поменять мою судьбу на твою... Хотя в самом начале пресловутой «перестройки» я тоже мечтал о своей личной карьере.

Да и вся наша с тобой нередко призрачная работа в качестве аппаратчиков ЦК КПСС вообще бы мало чего стоила, если бы не эти редкие, но исторически значимые удачи по спасению выдающихся произведений. А бывало, и самих их создателей. Впрочем, лично за тобой не замечено подобных свершений — к тому же и с риском потерять все, но дело сделать на уровне чистой совести.

Признаться, я пережил тогда наивысшее счастье: в Большом концертном зале дорогого мне Гнесинского института, на его сцене, стоял один из самых крупных русских поэтов-классиков Серебряного века — Арсений Александрович Тарковский, он зачитывал поздравительную телеграмму в мой адрес в день моего шестидесятилетия. От своего сына — гениального кинорежиссера Андрея Арсеньевича Тарковского, находившегося в то время в Италии. К тому моменту Андреем были созданы и «Зеркало», и «Солярис», и «Сталкер», и даже «Ностальгия», но великий мастер лучше кого-либо знал, какой именно фильм был поворотным в его трагической судьбе, — он слал мне искреннюю свою благодарность за решивший и мою личную судьбу фильм «Андрей Рублев», ибо лучше кого-либо знал, кто именно взял всю ответственность на себя за создание и выпуск этого, несомненно, выдающегося произведения. Не было бы фильма «Андрей Рублев», не было бы и великого режиссера Андрея Тарковского... Такова логика суждений Андрея Тарковского в связи с моим шестидесятилетием (в 1982 году), на котором Андрей отсутствовал по сложившимся тогда объективным обстоятельствам. Не любопытно ли, однако, что много позже Ф.Ермаш, неутомимый гонитель Андрея Тарковского в качестве министра кино, в своей огромной самооправдательной статье в «Советской культуре» заявил: «Если бы не Георгий Иванович Куницын, фильм “Андрей Рублев” не был бы создан»? В этом заявлении заложен и свой подвох. Ведь когда (в 1963–1966 годах) создавался «Андрей Рублев», в моем непосредственном подчинении в ЦК был тогдашний заведующий сектором кинематографии Филипп Ермаш.

Письмо первое

Я не стану искать необычного зачина, а все же не могу не спросить: ну думал ли кто из нас с тобой в наши давние и дорогие сердцу аспирантские годы, что жизнь наша, уже и к тому времени сложная, придет к неизбежности этого моего горестного обращения к тебе? К тебе — ставшему неожиданным баловнем своенравной отечественной истории. К тебе, кто возвысился не углублением, а отречением от взрастивших нас идей. К тебе, кто — по крайней мере, в своем собственном мнении — выстроил лично для себя из поражения победу.

Я выношу эти мои письма к тебе, в страданиях родившиеся, на публику потому, что говорится в них о твоей не тайной, а явной деятельности. Ты сам оповестил всех, что гласность сделала тебя счастливейшим человеком... Пропел, а там хоть не рассветай?!

Впрочем, все по порядку. До самого недавнего времени, теряя своих доброжелателей, аз, грешный, защищал тебя со всех трибун и в застолье, исходя из глубокого убеждения, что ты-то, во всяком случае, верен хотя бы идеалу, а идеал заключает в себе демократизм не только в политике. Но и в экономике. И в морали. Во всей сфере духа.

Главной причиной того, что вылилось на эти вот страницы, стали твои отступнические книги — «Муки прочтения бытия» и «Обвал». Перед их появлением я и тебе, и в тебя еще верил.

Долго не мог прийти в равновесие, прочтя твои книги (к сожалению, с некоторым опозданием). Пришлось из-за них вернуться к более ранним твоим публикациям. Теперь вот пытаюсь не торопясь разобраться в сути того, что же с тобой случилось, Александр Николаевич. Зачем понадобилось явно суматошное сжигание за собой всех мостов? Неужели ты и впрямь тогда оробел перед перспективой вызова в Конституционный суд по вопросу о бывшей КПСС? Чего испугался? Ведь испугался? А вот теперь стремишься стать сердитее вчерашних твоих оппонентов в дискредитации даже и самой идеи социальной справедливости, а заодно и патриотизма. А значит, того, без чего народы себя и не мыслят!

За время разрушения «демократами» недавнего нашего прошлого ты дважды объемно вторгся в пределы всеобщего внимания: сначала как «архитектор перестройки», а теперь — в названных мною твоих книгах — и как невольный разгласитель того, что «перестройка» А.Яковлева была (по фактическому ее результату) прикрытием скатывания страны к хаосу. Это постыдное дело названо тобой и другими «вхождением в мировую цивилизацию».

Интересно, что вместо слова «реставрация» ты самоуспокоенно пишешь с большой буквы слово «Реформация». Но Лютером ты не станешь. «Перестройка» — с твоей помощью — блеф. Во всей нашей истории — крупнейший.

Ну а что же предлагаешь ты при очередном своем «прозрении»? В этом и весь вопрос.

Этому и посвящен мой анализ.

Необходимы, впрочем, пояснения относительно эпистолярного жанра, избранного мной для обращения к тебе. Это действительно тот случай, когда пояснения сугубо личного момента не менее необходимы, чем основной ход мысли.

Дело в следующем. Когда М.Горбачев и ты начинали «перестройку», часто употреблялось заклинающее слово: «судьбоносность». Когда же «процесс пошел», но — не туда, все бодрящие слова быстро слиняли. Для меня же «судьбоносным» стал, как ни покажется это тебе странным, сам по себе эпистолярный жанр. И такое бывает! Привели меня к нему вполне объективные обстоятельства. Именно они, эти обстоятельства, в течение десятилетий заставляли меня сохраняться в качестве исследователя, а не конъюнктурщика.

Стал в определенный момент излагать свои взгляды и результаты исследований в письмах. Адресованы они в основном тем или иным высшим должностным лицам. Поступал так только потому, чтобы избежать цензуры.