Борис Хавкин - Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса

Однако взгляды пленного фельдмаршала постепенно менялись. В отличие от многих своих коллег, Паулюс безоговорочно признавал историческое значение Сталинградской битвы и величие воинского подвига, совершенного Красной Армией и всем советским народом. Когда в «Правде» за 21 июня 1943 года фельдмаршал встретил фразу: «Слово «Сталинград» в сознании всего мира связано с торжеством исторической справедливости», он сказал:

— Справедливость в этом мире существует, по-моему, только в природе, в человеческом обществе ее трудно найти. Но как символ подвига вашего народа и армии слово «Сталинград», конечно, войдет в историю навечно. Это бесспорно.

Однажды в июне 1943 года Паулюс спросил меня, изучают, ли в советских университетах историю Древней Греции и, получив утвердительный ответ, сказал:

— Вы помните спартанского царя Леонида, который принес себя и триста своих воинов в жертву, пав в безнадежном, с военной точки зрения, бою в Фермопильском ущелье? [104] Фермопилы — горный проход, соединяющий Северную Грецию со Средней. Здесь в 480 г. до н. э. греческий отряд, предводительствуемый спартанским царем Леонидом, был обойден персами и уничтожен, в результате чего персы проникли в Среднюю Грецию. — И после паузы продолжил: — Роль царя Леонида была предназначена мне. Именно поэтому он ( Гитлер ) за день до конца боев в котле присвоил мне звание генерал-фельдмаршала. Но… режиссер просчитался. Вместо Фермопил получились Канны. А это уже другая драма. Наше телеграфное агентство утверждает, что у меня при себе во время пребывания в котле постоянно были два пистолета и ампула с быстродействующим ядом! А я остался живым и в полном сознании сдался в плен. Но удивляться этому могут только люди, которые не пережили Сталинград. Те, кто там побывал, стали мудрее и старше на десятилетия.

Медленно, но заметно стали меняться и поведение и настроение пленного фельдмаршала. Паулюс перестал уклоняться от бесед с офицерами и генералами — членами «Союза немецких офицеров», с руководителями Национального комитета «Свободная Германия», с советскими людьми. К концу 1943 года он признавал уже, что Германия не может достигнуть победы в войне, и считал, что только немедленное прекращение военных действий, отвод гитлеровских войск и заключение мира могут спасти Германию от полного разгрома и оккупации. И тут же у фельдмаршала возникал вопрос: пойдет ли Советское правительство и союзники СССР на заключение мира с Гитлером? Невозможность такого шага он отчетливо сознавал. Отсюда неминуемо следовал вывод: чтобы спасти Германию, надо устранить Гитлера.

И все же, как можно было судить по его поведению и некоторым высказываниям, Паулюса летом и осенью 1943 года еще одолевала внутренняя борьба. Он изредка делился своими мыслями. Однажды — это было в конце августа — во время прогулки фельдмаршал сказал мне:

— Если бы не каприз фюрера, то вся моя судьба сложилась бы иначе. — И, помолчав, добавил: — Ведь в июне сорок второго года моя кандидатура намечалась на пост начальника штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта. Йодль должен был уйти, а я занять его место. Вот и сидел бы сейчас в глубоком бункере, на родине, а не бродил бы по дорогам России.

— Но что помешало вашему назначению?

Паулюс усмехнулся:

— Гитлер, поколебавшись, сказал: «Как ни важен этот пост, Сталинград важнее. Пусть закончит дело в Сталинграде». А Кейтель поддержал эти соображения Гитлера. Уж кто-кто, а он ни за что не хотел видеть меня в генштабе.

— Вы считаете Кейтеля опытным полководцем?

— Нельзя сказать, какой он полководец. Он не командовал боевыми частями и соединениями, но он хорошо знает все рубежи и минированные ноля в главной квартире… И Кейтель побил своеобразный рекорд: он — обладатель самого большого числа высших наград.

— Но ведь и вы, господин фельдмаршал, не обижены высшими наградами?

— Для меня это уже не имеет значения. Фельдмаршала Паулюса больше не существует. Если вы победите, то я вряд ли вернусь на родину. А если и вернусь, то никому не нужным разбитым стариком-инвалидом. Если начнем побеждать мы, то меня убьют ваши. Они не допустят, чтобы я вернулся в рейх. Такая же участь постигнет всех моих товарищей, и, думаю, вообще большинство военнопленных.

— Почему же вы так думаете? Ведь с вами гуманно обращаются. Вы живете в хороших условиях. Вам оказывается уважение.

— Да, это правда. Все изменится лишь в одном случае — если Германия одержит победу. Но я в это верю мало, а сейчас совсем мало.

Как крупный военачальник, обладавший большим опытом работы в генеральном штабе, Паулюс хорошо понимал, какое значение имел разгром немецко-фашистских войск под Курском и Орлом летом 1943 года. Он начертил в своем блокноте какую-то схему, которая, видимо, была понятна лишь ему одному. Большой лист бумаги был весь испещрен стрелками, значками, цифрами, вопросительными знаками, сокращениями. Каждый день после прочтения очередной сводки Советского Информбюро Паулюс подходил к большой карте, висевшей в клубе лагеря, и через лупу долго рассматривал ее. Потом шел к себе и делал отметки в блокноте, где большими кружками были обведены слова «Леро», «Локсо», «Ксрук», написанные латинскими буквами. В общем, нетрудно было догадаться, что это написанные наоборот названия советских городов — Орел, Оскол, Курск… Прямоугольники, выдвинутые на линию разграничения, должны были означать соединения советских и немецких войск. От каждого прямоугольника стрелка выводила на поле к каким-то цифровым подсчетам. На вопрос, что это за блокнот, Паулюс ответил:

— Скучно без штабной работы. Я ведь по призванию теоретик. Таким, по крайней мере, считали меня все мои друзья. — А потом с горечью добавил: — Плохо, когда теоретик принимает на себя не свойственную ему миссию.

— Вы хотите сказать, что плохо командовали шестой армией?

— Приговор вынесет история, но тот факт, что я нахожусь здесь, уже говорит о многом. Впрочем, свой солдатский долг я выполнил до конца.

Беседы с Паулюсом становились все доверительнее и откровеннее. Однажды ему и Адаму была предложена прогулка в лес, находившийся километрах в пятнадцати от Суздаля.

— Мы хотим показать вам настоящий русский лес, — сказал начальник лагеря, протягивая им берестяные лукошки. — Советую дать полный отдых нервам, забыть по возможности о войне, — заметил он шутливо.

Получасовая езда на «виллисе» по проселочной дороге, и мы очутились где-то вдали от реальной жизни. Мы забыли, казалось, что где-то грохочет война, необычно ярко, в полнеба, светило августовское солнце. Грибы попадались часто. С какой-то детской непосредственностью Паулюс радовался каждой находке. Одетый в телогрейку поверх мундира, он в эту минуту напоминал мирного сельского счетовода или учителя, а не военачальника, командовавшего отборными частями фашистского вермахта, и трудно было представить, что это один из авторов злодейского плана «Барбаросса».