Борис Хавкин - Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса

Грибная прогулка сделала свое дело. Щеки Паулюса порозовели, сам он необычно оживился. Часа через два мы сделали привал на поляне. Свежий лесной воздух, довольно плотный обед из тушенки и необычность ситуации повлияли самым неожиданным и благотворным образом на фельдмаршала. Он встал, отошел от спутников — Вильгельма Адама, шофера и сержанта, — заканчивавших обед, закурил и лег на траву, раскинув руки. Я присел на пенек неподалеку от него.

— Сейчас, когда я переживаю трудные дни, — сказал Паулюс после долгого молчания, — для меня является большим утешением мысль, что моя жена жива и здорова. Я ни за что так не благодарен, как за доставленное вашими коллегами известие и за те несколько строк, которые были написаны ее рукой. Это был поистине рыцарский шаг…

Однажды без всякой видимой связи с предыдущим, зашла у нас речь о Гитлере. Я высказывался более чем энергично. Потом заговорил фельдмаршал:

— Я часто встречался с ним и думаю, что знал его… Он неврастеник, но у него феноменальная память. Он знает наизусть номера всех дивизий и даже многих полков на различных участках фронта, фамилии почти всех генералов. Карта фронта всегда у него перед глазами. Но все его способности служат преступной цели. Его энергия и воля направлены против интересов нации. Он субъективен в оценках до предела, не слушает никаких разумных советов. Фанатизм и маниакальность — он весь в их власти. Ведь военный потенциал России он оценивал по меньшей мере в два раза ниже, чем это было в действительности, и под его влиянием мы все тоже сильно ошиблись. А те, кто видел правду, боялись ее высказать. Даже робкие возражения он не желал слушать. Возражавший или сомневавшийся попадал в немилость со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но это о военной мощи.

— Что же касается политической силы Советов, — продолжал размышления фельдмаршал, — их влияния на массы и авторитета в народе, то этого он не представляет вообще. Душу современного русского человека он не понимает. Да и никто из нас, в сущности, ее не понимал. Некоторые судили о ней по Достоевскому. А я вот уже в плену прочитал «Как закалялась сталь» и подумал: если бы там, — он неопределенно указал рукой в сторону, — отчетливо представляли бы себе, что в Красной Армии немало таких Корчагиных, в наши расчеты были бы внесены существенные изменения.

— Скажите, господин фельдмаршал, неужели весь немецкий генералитет, а в его среде есть, вероятно, немало умных и дальновидных людей, слепо и фанатично повинуется этому полуграмотному извергу? Ведь есть среди генералов люди с широким кругозором и умением практически мыслить?

— Да, многим его стратегия казалась авантюрной. Но он начал побеждать, и… голоса недовольных стихли. Он пытался сделать Германию великой, и это ему удавалось, по крайней мере, до начала восточного похода. И это нравилось всем.

Помолчав, он добавил с сарказмом:

— Ваша пропаганда в первые месяцы войны обращалась в своих листовках к немецким рабочим и крестьянам, одетым в солдатские шинели, призывала их складывать оружие и перебегать в Красную Армию. Я читал ваши листовки. Многие ли перешли к вам? Лишь кучка дезертиров. Предатели бывают в каждой армии, в той числе и в вашей. Это ни о чем не говорит и ничего не доказывает. И если хотите знать, кто сильнее всего поддерживает Гитлера, так это именно наши рабочие и крестьяне. Это они привели его к власти и провозгласили вождем нации. Это при нем люди из окраинный переулков, парвеню, стали новыми господами. Видно, в вашей теории о классовой борьбе не всегда сходятся концы с концами. Да и неверно, что он полуграмотный изверг. Фюрер знает философию, в молодости был художником, любит музыку, даже в напряженнейшие дни в ставке находит время, чтобы послушать Вагнера. Кроме того, он любит цветы и животных.

— И тем не менее он изверг, чудовище, человеконенавистник, господин фельдмаршал! — горячо возражал я. — Это по его приказу совершаются страшные преступления. В душегубках и крематориях сжигают тысячи ни в чем не повинных женщин и детей, превращают в руины города и села! Не можете же вы это отрицать. Теперь о предателях. Ведь те, кто перешел к нам из частей вермахта, не предатели, а истинные патриоты немецкого народа. Они нашли мужество, рискуя своей жизнью и жизнью близких, сделать первый шаг в борьбе за освобождение родины от фашизма. Что касается предателей, встречающихся, хотя редко, и у нас, то что сказать о них? Это отщепенцы, выродки, а чаще всего — трусы или преступные элементы. Вы упомянули о рабочих и крестьянах. Нет, не они привели вашего фюрера к власти — это сделали хозяева концернов. Вам, конечно же, известны имена Тиссена, Круппа, Флика и им подобных. Это на их деньгах вырос нацизм. Их средствами питалась лживая пропаганда Геббельса, сумевшая одурманить этих людей из окраинных переулков, а также часть рабочих… Но подлинные патриоты — это те, кто и сейчас борется против Гитлера. Это ими заполняются концлагеря, это они борются против фашизма, сохраняют достоинство немецкого народа. И будущее за ними! Что же касается Гитлера и его банды, то они — позор немецкой нации, их имена будут прокляты историей.

— Да, — сказал в раздумье Паулюс. — Эти люди из СС действительно творят черные дела. Но отвечает за все Гитлер, он один, за все от начала и до конца. Сейчас он тащит за собой всю нацию в бездну… Если бы он мог уйти — уйти на Эльбу или даже на Святую Елену… Но он не уйдет, хотя и любит подражать Наполеону. В этом наше несчастье. Гибель Германии неизбежна. Вопрос только во времени. Германия погибнет из-за него. Это рок, судьба, фатум…

Был я очевидцем и даже в какой-то мере участником известной встречи Председателя Коммунистической партии Германии Вильгельма Пика с Паулюсом в конце июня 1943 года. Надо было видеть замешательство Паулюса, когда энергичный, широкоплечий человек с седой головой вошел твердой походкой к нему в комнату и назвал себя: «Депутат рейхстага Пик» — и предложил побеседовать о судьбах народа и родины. Фельдмаршал заметно колебался, принять ли предложение. С одной стороны, традиционные понятия об офицерской чести, с другой — искренняя боль о своей стране, ввергнутой гитлеровскими заправилами в пучину бедствий, мучительные поиски выхода из тупика…

Было очень заметно, как трудно Паулюсу сохранять обычную выдержку. Он начал разговор сухо, внешне неохотно и даже неприязненно. Все аргументы Вильгельма Пика фельдмаршал пытался сразу же опровергнуть одним заявлением:

— Я солдат, воспитан в понятиях солдатской чести и, если не могу сражаться вместе со своими братьями, я как военнопленный обязан молчать. Это мой долг перед родиной, перед армией.

Но в словах Вильгельма Пика была неотразимая логика.