Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Зимний день короток, и, когда на дворе воет ветер, монотонный шум моря и в окно бьет осенний дождь, приятно чувствовать и теперь себя в этих тесных местных комнатах и сидеть молча со своими думами у печки.

Весной будет тяжелее, день станет больше, подует теплый ветер, оживет природа, и в сердцах хлеборобов, из которых почти целиком состоит пост, поднимется тоска о земле, по родному полю. Но это еще впереди и можно ли в нынешний век загадывать за три месяца вперед!

Теперь бытие наше не похоже на Галлиполи. Там всю зиму мы жили уверенностью в возобновление борьбы, мыслями возвращаясь в Россию в составе всего корпуса. Шли усиленно занятия, много времени занимало устройство жизни и устранение физических лишений. Был спорт, театр, газеты… Люди не успевали задуматься.

Здесь свободного времени много. Нет голода. Нет развлечений. Люди остаются сами с собой.

Мы проехали почти всю Югославию, наблюдали жизнь этого молодого сильного демократического государства, где все поставлено на действительном уважении к свободе, равенству и порядку.

Забываются тернии войны, остаются плоды победы!

Горячее чувство обиды за Россию поднимается на душе, мучительно думается о ней, хочется многое понять, и, как знать, может быть, эта «тихая пристань» нужна нам, чтобы оценить, наконец, нашу Родину и по-настоящему полюбить ее.

Патрули, осмотр проходящих людей, хозяйственные заботы (хлеб и продукты приходится добывать в городе за 20 километров отсюда) заполняют короткий зимний день, и не замечаешь, как темнеет небо и наступает ночь.

В восемь часов в нашей казарме темно и тишина… Но люди не спят, и, если бы дано было проникнуть в эту тишину, мечты и думы унесли бы вас неизменно туда. Где брошено всё дорогое – семья и дом, где брошена Родина!

– Интересно знать, что делают сейчас в России Слащов и Петлюра? – нарушил вчера вечером молчание один из солдат.

Ему никто не ответил, никто не нарушил тишину, и она стала как бы еще строже…

А я знаю, что этот вопрос занимает и волнует их. Почему Петлюра, виновник стольких бед Украины, за авантюрные попытки которого кровью платил народ, сейчас опять, хоть одной ногой, но стоит на родной земле? Почему Слащов, увешивавший все фонари Джанкоя большевиками, соперничавший (в жестокости и расправах) с самим Петерсом (один из руководителей ВЧК . – Ред. ), сейчас в России?

Почему мы, борцы за честные лозунги, здесь, на этом чуждом каменистом берегу?

Вот недоуменные вопросы, и может ли солдат дать себе ясный логический ответ. Лучше обойти их, искусственно закончить и постараться забыть, ибо несчастен тот, кто ищет истину в дни гражданской смуты!

Мы живем здесь сегодняшним днем. В этой жизни нет ни творчества, ни каких-либо исканий. Мы живем, чтобы пережить это время и дождаться того великого дня, когда Родина позовет нас, и если не для спасения, то для службы ей, когда понадобится каждая рука, каждая светлая голова и каждое чистое сердце.

У «Тихой пристани» мы сбережем это для России. И если, не дай бог, у нас отнимется эта последняя надежда, тогда просто не стоит и жить.

9 декабря 1921 г. Масленица. Далмация».

Воспоминания Евгения Обозненко [368] Обозненко Евгений Н. (1896–04.12.1959, Честер, США) – офицер артиллерии. В 1914 г. окончил Суворовский кадетский корпус, далее – Михайловское артиллерийское училище. Капитан на начало Гражданской войны. В начале 1919 г. вступил во ВСЮР, сражался в 1-й конно-горной батарее, с апреля того же года служил во 2-й конной батарее Дроздовской артиллерийской бригады. С июня 1919 г. – старший офицер данного подразделения. Полковник на момент эвакуации Русской армии Врангеля из Крыма. До 1949 г. находился в эмиграции в КСХС (Югославии), пока не переехал в Германию и затем в США. «Из прошлого» о службе врангелевцев в пограничной страже КСХС в Черногории впервые были опубликованы в белоэмигрантском журнале «Вестник первопоходника». Июль 1964. № 34.

Куда не закидывала русского человека в эти годы капризная судьба… Так, совершенно неожиданно для себя, весь личный состав одной из наших конных батарей очутился на службе в пограничной страже на границе с Албанией. Галлиполи, Салоники, Гевгели, Дубровник и, наконец, небольшой и заброшенный черногорский порт Бар на побережье Адриатического моря – вот краткий маршрут скитаний, приведший нас в результате к месту новой и необычной по местным условиям жизни. Из Бара по миниатюрной железной дороге, единственной в те времена в Черногории, мы прибыли в центр нашего нового сосредоточения – в городок Вирпазар, расположенный на самом берегу Скадарского озера.

Городок этот, как показывает его название, являлся центральным по отношению к окружающим его селам базаром и состоял всего из нескольких домов, расположенных вокруг небольшой площади, посередине которой возвышался колодезь. Почти в каждом из этих домов было по одной кафане, а два изображали собой даже нечто вроде гостиниц, причем вход в одну из них был почему-то прямо через окно по приставной лестнице.

Мрачно и пусто было в унылом местечке, заброшенном среди неприветливой природы. Лишь один раз в неделю, а именно в пятницу, в базарный день, оживлялся этот странный городок, заполнявшийся тогда до отказа окрестным народом в живописных праздничных одеяниях, напоминавших так живо ушедшую в вечность героическую старину. Бойко торговали в этот день все кафаны, и веселый, непривычный еще для нашего уха гул черногорской толпы далеко разносился по озеру.

В этом-то городке и поместился штаб нашей «четы», заняв для себя небольшой полуразрушенный замок, построенный на скале, возвышающейся над городом. Пограничные же посты были выброшены вперед по озеру, начиная от реки Бояна и дальше, почти до Плавницы.

Скадарское озеро – обширное, вечно волнующееся и глубокое, замкнутое среди каменистых, лишенных растительности скал – производило угрюмое впечатление. Серо-мутные воды его никогда не бывали в спокойном состоянии. Как будто какая-то подземная сила непрестанно терзала его недра, и даже в тихие ночи, казалось, какой-то неясный и неведомый шум шел от озера… Озеро было богато рыбой, в особенности «уклевой», улов которой составлял единственный промысел, кормивший все прибрежное население. Пограничные посты расположились вдоль берега по разбросанным здесь небольшим рыбачьим поселкам, в большинстве случаев состоявшим из десятка убогих, сложенных из дикого камня хижин. Бедная природа, бедные люди и чувство полной заброшенности и оторванности от всего мира на первых порах буквально подавили нас своей безысходностью. Однако очень скоро мы вполне освоились с новой обстановкой. Быстро привыкает ко всему русский человек и даже в самом унылом и безотрадном положении все же умеет находить некоторые светлые, что-то обещающие проблески.