Коллектив авторов - Война после войны

Федералы широким фронтом входили в горную Чечню. Командование жёстко требовало результатов, генпрокуратура — точно также — соблюдения законности: если мочить, то только, как велено, в сортире… Но какая там законность, когда в каждом третьем селе федералам предъявляют семью, которая только вчера кого-то схоронила: подкрались, подстрелили, ушли… Но мочили-то действительно духов. Откуда знали?

Командующий собрал узкое совещание. Заслуги начальника разведки, а заодно главного фээсбэшника не вспоминали. А прокурор — тот вообще не отрываясь нервно рисовал чертей по всей странице рабочего блокнота. «Ты мне найди, Сергей Алексеич, кто там бузит, — распалялся командующий, — у тебя, сам же говоришь, если не дух, то доверенный? Ты что, не понимаешь — население провоцируют на повстанчество? Возьми негодяев и сдай прокурору. Это — приказ. Мы — законная власть, а не бандиты. Вот и в Сержень-Юрте, завтра, как пить дать, будет митинг. Там четверых сняли. Говорят, мирных. Кто снял? Я тебя, Сергей Алексеич, спрашиваю?» В распоряжении начальника разведки оставался всё тот же майор Миша Гасанов, знающий Чечню, как восьмиметровую комнату в своей махачкалинской общаге: ну какой же майор со своей квартирой? Рано!

Позицию ногаец Миша занял безупречную. С ним было четверо спецназёров — в секрете, то есть кустах. Если кто пойдёт, мимо не проскочит. Ранним туманным утром от села, которое назавтра должны были занять федералы, почти не таясь, спускались трое в гражданке. За плечами — футляры, похожие на те, в которых носят музыкальные инструменты. В руках — какие-то необычные стволы, вроде израильских «узи». Впереди шли двое: рослый русский мужик с такой же молодой девахой в спортивном костюме — бесбашенно-расхристанной, матерившейся, с рыжими волосами до пояса. Шли, как по своей улице, никого не боясь, с готовностью к последнему бою. Она, явно поддавшая, называла его Палычем, откликалась на имя Полина… Миша вполголоса подал команду на захват. Командир спецназёров, цыганистого вида прапор по кличке Вася-Хаттабыч, уже сказал: «вижу». Но вдруг на лютой смеси русско-матерного и ногайского языка шедший чуть сзади окликнул: «Чую, бля, здесь засада. То ли духи, то ли федерасты. Своих бы мудаков не захерачить». Миша дал команду: «отбой». Потом, сославшись на простуду, — в течение полутора суток ждали «негодяев» — залудил прямо из хаттабычевой фляги на чём-то настоянный спирт. И доложил бате, Сергею Алексеичу: «У меня всё спокойно. Снимаюсь».

То, что в каждом втором-третьем чеченском селе находят так называемых работников — привычно. Впрочем, при проверках «хозяева» представляют их по-разному, но деликатно: «Вот — Муса, мой родственник. Скажи, Муса, хорошо у меня жить?» — «Очень хорошо» — «Иди, Муса, иди» — «Это — беженец. Помощник мой. Документы сгорели. Отец-мать-брат — нет». Но чем дотошнее становятся проверки-зачистки, тем реже встречаются «работники». Летом их прячут на дальних полевых стоянках, в кошарах — скот пасут. Зимой — в пещерах, иногда в хлеву, бывает — в подвалах домов, чаще брошенных. Смирных просто запирают. Буйных иногда пристёгивают наручниками к открытой двери: внутри тепло, когда по нужде требуется, можно из помещения «выйти». Кормят? Бьют? Об этом после…

Этих взяли случайно. Всех двенадцать. Хотя в селе их было больше. Дело было так. Вэвэшный спецназ гнал остатки большой банды. Банда серьёзная — наёмники. Не только из Турции, но и арабы с немецкими паспортами. Идейные, значит. Бинтов-шаболов кровавых по кустам понабросали. Оставили четыре трупа — не отступали, удирали безо всякой карты. Наобум. Потому и скрылись: все «логичные» маршруты были перекрыты. Спецназовцы по инерции зашли в село, ближайшее по маршруту. Оно оказалось на ингушской территории, но население смешанное — есть и чеченцы. Они особняком жили. Вэвэшники прошерстили несколько домов. Следов бандитов не обнаружили, но сразу наткнулись на нескольких «работников». Их с летних стоянок уже забрали, а на «зимние квартиры» еще не спрятали. Октябрь. «Работники» — ребята незатейливые: «Один не пойду. Только с Николаем-маленьким. Он мне бутылку должен». «Где Николай-маленький?» — «Вон там». «Маленький» тоже не идет без «Вовки-немца»… Так двенадцать и насобирали. Местные сначала поартачились: «Прокурор жаловаться будем. Президент письмо писать». Пытались и шантажировать: «Зачем корову зарезал?», «Зачем женщину приставал?» На них цыкнули. Кто знает, как работает спецназ, догадывается, что в рейде не до женщин с коровами: не знаешь, кто кого пасёт-догоняет — мы духов или духи федералов. Спецназовцы доложили наверх. Наверху — не до гуманитарных операций: «Почему духов отпустили?» Потом сообразили, что к чему, дали команду оставить при «работниках» одного-двух спецназёров, чтобы привели освобождённых в базовый район. Остальным — без остатков банды не возвращаться. Хоть с живыми, хоть с мёртвыми.

Спустя часов пять все освобождённые (ставить кавычки или нет?) кучкой сидели у импровизированного автозака, ГАЗ-66 со стальным контейнером-камерой в кузове. Под охраной вэвэшного часового. Впрочем, внутрь их не загоняли. Некоторые, возможно, самые старые и измождённые, иногда сами поднимались в контейнер — полежать на полу. Хотя разве металлический пол теплее земли? Почему их разместили у автозака? — Не ясно, куда девать, к кому они ближе. Прежде всего, по санитарным нормам. Да и подозрительность называется на войне бдительностью. Бывали случаи, когда вместе с освобождёнными заложниками пытались легализоваться отпетые духи. Некоторые даже весьма правдоподобно рассказывали чужую биографию. Чужую — это того, кого уже нет в живых.

Сейчас они грелись у костра. На воздухе — плюс 4–5. Несколько картонных коробок от пайков валялись тут же. Пайки им дали сразу. Предложили разогреть на костре. Куда там! Съели так. Подошёл медик. Кого-то проверил. Все кашляют. И с сыпью на коже. У некоторых на голове подозрительные плеши. Медик ничего не сказал, быстро ушёл. Потом принесли несколько буханок хлеба. Кстати, хлеб — по полбуханке на брата — умяли в пять секунд. Многие и потом что-то жевали-грызли. Например, сухари из пайка, которые сами солдаты почти не едят, тем более на боевых, когда кормят прилично. Чем они грызли сухари — неясно: зубов ни у кого не было. Много пили воды: им принесли котелка четыре. Они просили ещё технической, из камеры. Медик не дал: «Вам ещё полтора часа лететь»… А когда не грызли, жадно курили: каждый получил по пачке «Примы». Один из них затушил ещё длинный окурок в банке с остатками тушёнки, доел остатки, потом достал из пачки новую сигарету, а затушенную спрятал за подкладку телогрейки. И еще: им дали газету, причём, недавнюю — разжигать костер. Один из них взял её в «щепотку» — за середину абы как сложенной полосы. Так берут незнакомую вещь.