Ольга Тогоева - Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики

Надо сказать, что интерес, проявленный Аломом Кашмаре к данному составу преступления (а он включил в «Уголовный регистр Шатле» материалы сразу двух ведовских процессов [711]), сам по себе обращает на себя внимание. По единодушной оценке специалистов, рассмотрение подобных дел во французских судах в интересующий нас период носило единичный характер [712]. В частности, только 1 % записей в регистрах Парижского парламента за 1380–1463 гг. касался обвинений в колдовстве. Та же ситуация наблюдалась и в королевской канцелярии, выдававшей письма о помиловании [713]. Тем не менее, это не означало, что судебные власти, а в еще большей степени представители церкви (теологи и университетские доктора) обходили данную проблему молчанием: напротив, на рубеже XIV–XV вв. во Французском королевстве уже активно разрабатывались теоретические основания для привлечения к уголовной ответственности «ведьм» и «колдунов», обсуждались меры борьбы с ними и создавалась собственная демонологическая концепция [714].

Очевидно, именно с этим процессом и оказалось связано то, какое внимание уделил Алом Кашмаре своим героям. Возможно также, что его особо заинтересовал и статус потерпевшего. Аннекин де Рюйи являлся королевским чиновником и много лет занимал в родном городе пост прево [715]. Конечно, эта должность не шла ни в какое сравнение с положением уже знакомого нам Жана Ле Мерсье, финансового советника Карла VI, однако и здесь речь могла вестись не просто о противозаконных занятиях колдовством, но о покушении на жизнь человека, приближенного к самому монарху.

На момент начала процесса в Шатле Аннекину исполнилось «примерно 34 года» (xxxiiii ans ou environ), и среди местных жителей он, как следует из материалов дела, пользовался большим уважением [716]. Помимо того, что он занимал в Гераре важный административный пост, он также являлся хозяином таверны [717], что обеспечивало ему не только достойное положение в обществе, но и широкий круг общения. В частности, в своих показаниях Аннекин отмечал, что с главной подозреваемой, Жанной де Бриг, он познакомился за восемь лет до описываемых событий и ему была прекрасно известна ее репутация проверенной знахарки и ведуньи [718]. Вот почему, когда молодой прево серьезно заболел и «не смог найти ни одного человека, кто бы ему помог», он обратился за помощью к Жанне, которая обещала подобрать для него нужное лекарство [719].

Уже на следующий день после их первой встречи она явилась к Аннекину домой и сообщила ему, что причина его недуга кроется в колдовстве: порчу на него якобы навела давняя знакомая — некая Жилет, «дочь повитухи» из Парижа, с которой пациента связывали, надо полагать, весьма близкие отношения, поскольку она родила от него двоих детей [720]. Тем не менее, Аннекин на ней Не женился, отсюда и проистекали, по всей вероятности, его беды. По мнению Жанны де Бриг, как его изложил в суде пострадавший, Жилет изготовила фигурку из воска, куда заключила прядь его волос, и периодически нагревала ее на сковороде, поставленной на открытый огонь [721]. Еще через неделю знахарка призналась, что ей удалось победить злые чары, восковая фигурка «умерла» (ledit voult estoit mort), однако Жилет обзавелась тремя жабами, которых кормит грудным молоком и прячет с левой стороны постели и с их помощью по-прежнему наводит порчу на Аннекина. Жанна даже предложила своему клиенту отправиться в Париж, дабы лично убедиться в истинности ее слов [722]. Тем не менее, спустя еще какое-то время она уверила прево Герара в том, что и с этой напастью она справилась и что теперь он обязательно поправится, поскольку все жабы умерли и Жилет выкинула их в Сену [723]. Молодой человек, по его собственному признанию, действительно стал чувствовать себя лучше, а потому заплатил за услуги знахарки один франк [724].

Успешное излечение Аннекина де Рюйи, казалось бы, отнюдь не могло стать причиной судебного иска, тем более поданного в королевский суд Парижа. Напротив, потерпевший должен — был быть благодарен Жанне де Бриг за оказанную помощь. Конечно, с конца XIII в. по начало XV в. во Франции, как и повсюду в Западной Европе, шла настоящая война профессиональных медиков со знахарками, которых обвиняли прежде всего в том, что их знания ненаучны, что они не могут понять истинных причин той или иной болезни и часто действуют по наитию. Большинство врачей полагали, что практические навыки этих женщин, передававшиеся по наследству из уст в уста, совершенно недостаточны для успешного лечения, поскольку лишены теоретической базы и опираются лишь на личные, весьма субъективные суждения и опыт, что само по себе представляет опасность для клиентов. И хотя сведения о воздействии на человеческий организм тех или иных трав и растений, доступные знахаркам, многими признавались полезными и заслуживающими специального изучения, их реальное применение всегда оставалось под вопросом. Более того, уверенность в магическом характере познаний этих женщин и лежала в основе набиравшей популярность идеи о том, что их действиями руководит Нечистый или его демоны [725]. Не случайно в подавляющем большинстве ведовских процессов, имевших место во Франции в XIV - первой половине XV в., речь шла не об Мученом», но о «деревенском» типе колдовства, когда суть обвинения составляли такие преступления, как наведение (или снятие) порчи, любовные привороты и отвороты, изготовление восковых фигурок «жертв» с целью вызвать у них болезни, физические страдания или спровоцировать их смерть [726].

И все же, чтобы судить этих женщин как ведьм, необходимо было прежде всего их обнаружить и арестовать, а кроме того — иметь на руках донос «доброжелателей» или исковое заявление потерпевших, позволявшие проводить допросы подозреваемых с особым пристрастием. Собственно, так и произошло в случае с Аннекином де Рюйи, однако именно этот его поступок и вызывает удивление. По всей видимости, наш герой, давая показания в Шатле, о чем-то умолчал — и это становится тем более ясным, стоит нам познакомиться с рассказом Жанны де Бриг о, казалось бы, тех же самых событиях.

Любопытно, что обвиняемая изначально категорически отрицала, что является знахаркой и ведуньей ( devine ) [727]. По ее словам, этим «ремеслом» занималась ее давняя приятельница — некая Марион, к которой Жанна регулярно обращалась за советом и помощью, а потому и сама прослыла среди знакомых настоящей ведьмой [728]. В действительности же, заявляла госпожа де Бриг, она лишь исполняла роль посредницы между Марион и клиентами, желавшими вернуть похищенные или пропавшие у них вещи, найти и наказать воров и браконьеров [729].

Тем не менее, когда на очередном заседании суда знахарке зачитали показания, полученные от Аннекина де Рюйи, она несколько изменила свою историю. Теперь вместо подруги Марион в ее рассказе фигурировала крестная, также носившая имя Жанна (une sienne marrine nommée Jehenne) [730]. Эта женщина, по словам обвиняемой, действительно занималась колдовством, заключив договор с дьяволом (Haussibut) и постоянно призывая его на помощь. Она неоднократно предлагала крестнице научить ее своему «искусству», на что та в конце концов согласилась [731]. Именно в этот момент к Жанне де Бриг и обратился Ан-некин, который был уже сильно болен. Она захотела помочь столь уважаемому человеку и призвала дьявола; он-то и поведал ей о парижанке Жилет, которая навела порчу на бывшего сожителя [732].