Андрей Кудин - Как выжить в тюрьме

2. Каждая новая подпись уменьшает срок пребывания на свободе.

3. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком.

И т. д.

Продолжать можно до бесконечности. Об этом говорили везде и во все времена. Дурак со справкой — и тот понимает, что чем дальше за зубами он держит язык, тем быстрее выберется на свободу. Однако лишний раз поразмыслить о том, что молчание — золото, не повредит.

Отвлекись от чтения и выполни упражнение на развитие сообразительности: упираясь кулаком в подбородок, посчитай, на сколько квадратиков делит решетка заваренное металлом окно. Посчитал? Вот столько дополнительных лет заключения можно получить за одно-единственное неосторожное слово!

Итак, ты на допросе. Оперативники беспрерывно вбегают и выбегают из комнаты, словно их только что трахнули в темном подъезде. Как бы ты от них не отмахивался, они почему-то ну никак не желают угомониться. В дверях появляются всё новые и новые физиономии — то ли из любопытства, то ли для того, чтобы ошарашить тебя общим количеством ментовских рыл.

— По тебе только следователей задействовано свыше трехсот человек! Сознавайся! — кричит в ухо “злой” оперативник, в то время когда “добрый”, сочувственно кивая, подсовывает подгнивший помидор и кусок колбасы. Ты в уме прикидываешь, сколько всего в природе существует следователей и кто остался бороться с преступностью на свободе.

Всех оперативников отличает ослиное упрямство, завидное тугодумие и одни и те же фразы. Как проститутки из брюссельских борделей, дознаватели игриво распахивают кожаные куртки, приговаривая:

— Поговорим? У меня диктофона нет. Можешь пощупать, — и заискивающе заглядывают в глаза. — Мы не допрашиваем. Мы только беседуем.

Щупать их действительно нет ни малейшего смысла. Разве что ради прикола от скуки. Диктофонов там нет. Да и зачем они им? Ты находишься в сереньком кабинете, обставленном дешевой, облезлой мебелью. Однако аудио- и видеозаписывающей аппаратурой комната утыкана настолько плотно, что даже мухи, ползающие по потолку, и те чувствуют себя неуютно. Не стоит также забывать и о том, что основная задача дознавателей не записать, а выудить из тебя как можно больше интересующей их информации. Обрабатывать же её под нужным углом зрения и закреплять будут ведущие дело следователи.

Больше всего от таких “бесед”, длящихся по десять-пятнадцать часов без перерыва, кидает в дрожь оставшихся на свободе соратников по оружию, если таковые у тебя имеются. Они никак не могут понять — ты их сдал или нет?

— Ну как там? — как страусы, вытягивают шеи временно гуляющие на свободе сподвижники. Лазутчик, вынырнувший из дверей райотдела, смахивает капельки пота со лба:

— Уже восемь часов беседует с оперативниками в кабинете начальника.

Наступает мертвая тишина, граничащая с паникой. “Что он уже успел за восемь часов наговорить?” — крутится мысль в головах.

— Нужно что-то делать...

— Нужно, — соглашаются все и вновь умолкают.

Перебрав в уме тысячи возможных и невозможных вариантов твоего спасения, почему-то выбирается наиболее кардинальный:

— Может, его цианистым калием травануть? — предлагает кто-то из числа лучших друзей.

— А как сделать так, чтобы он в пищу попал? — задумчиво вторит другой.

Почему-то никому из них не приходит в голову довольно-таки простая мысль, что ты, как бронзовый Тарас Шевченко, стоящий напротив красного корпуса университета, угрюмо молчишь и ждешь помощи, давным-давно решив про себя, что лучше смерть, чем жизнь Иуды. Это потом друзья будут восхищенно жать тебе руки и говорить: “Молодец, что не сдал. Никто из нас ни на минуту не сомневался в тебе.”.

Это будет потом, а сейчас они думают, где достать цианистый калий.

Со мной в тюрьме одно время сидела милейшая компашка, промышлявшая разбоем и воровством. Работали чисто, следов не оставляли. Всё шло хорошо, пока кому-то из них не привиделась утечка информации. Не мудрствуя лукаво, они начали тупо валить друг друга, да так, что похоронный оркестр играл одну и ту же мелодию сутками, без перерыва. Никто не подумал над тем, что надо бы хоть как-то подстраховаться от вечно сующей нос не в свои дела милиции. В результате, оставшиеся в живых благополучно заехали на тюрьму, где и помирились, словно этого нельзя было сделать, разгуливая на свободе.

Глядя на них, я в который раз сделал для себя вывод: людям для мирной жизни и тесной дружбы чаще всего не хватает общего врага. Если таковой имеется — всё джаз, если нет — мысли нехорошие появляются и начинается активное выискивание недостатков друг в друге.

Вообще-то всех подельничков, вне зависимости от конкретного уголовного дела, можно без труда условно разделить на две группы. Первая при слове “арест” со скоростью света перемещается на другой конец планеты, несмотря на то, что как раз они-то и должны тушить возникший пожар. Вторая группа наоборот, вместо того, чтобы уехать подальше, выстраивается хоровой капеллой под зданием УВД, где проходит допрос, и орет что есть силы сквозь открытую форточку: “Вася, молчи!”. (Непонятно, правда, чего орать. Если человек понимает — он и так будет держать язык за зубами, а если нет — ори — не ори — всё равно всех сдаст). Если их что-то и спасает от неминуемого ареста, так это замедленная мыслительная реакция мусоров.

Когда подельнички чересчур расшумятся, дознаватель раздраженно захлопнет окно и, недобро сверля глазами твой лоб, грозно спросит:

— Так кто ещё с вами орудовал в банде?..

Ты продолжаешь упорствовать, требуя встречи со следователем в присутствии адвоката. Кстати, по закону ты имеешь полное право не разговаривать с оперативниками, а тупо послать всю эту безмозглую свору на три весьма популярные буквы. И будешь абсолютно прав. В такой ситуации это единственное разумное решение. Запомни — ничего и ни при каких обстоятельствах не рассказывай мусорам. Даже какого цвета у тебя носки и рубашка. Потому что если не получается вырвать признание прямо, его стараются выудить при помощи косвенных вопросов. Все разговоры на отвлеченные темы (например, о пользе сыроедения и в какую церковь лучше всего ходить по воскресеньям) нужны исключительно для того, чтобы разговорить “объект” (то есть — тебя) и плавно подвести к интересующей гуманоидов теме.

Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется следователь по особо важным делам, который, конечно же, впервые слышит о том, что в милиции бьют, не кормят и сутками не выводят в туалет. Он округляет глаза, пытаясь изобразить удивление, и восклицает:

— Да Вы что? У нас? Такое? Обязательно разберемся!

От такой наглости нижняя челюсть арестанта зависает в воздухе как минимум минут на пятнадцать. Придя в себя, “объект” по-прежнему настаивает на адвокате (причем, на своем, а не на том, которого мусора пытаются навязать). Следователь хитро щурит глазки, вытаскивая пухлые тома из дипломата, и аккуратно разложив на столе бумажки, говорит: