Виктор Серж - От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Южные городки спокойно дремлют, как будто ничего не произошло. Отзвук землетрясения сюда еще не докатился. Три недели спустя мы прибываем в Марсель, слишком поздно, все места в спасательных шлюпках уже зарезервированы. Составляя в Америке и здесь список виз, влиятельные члены старых эмигрантских партий, кажется, решили не включать в него крайне левых активистов, одни имена которых выглядят компрометирующими в глазах министерств… Впрочем, спасаются по принципу политического родства, группировки теперь служат только для этого. Тем хуже для внепартийного одиночки, который позволил себе рассуждать за весь социализм. Вся моя партия расстреляна, уничтожена, я один и странно взволнован. Встречаются, обмениваются рукопожатиями, и каждый бережет для себя, для своих адрес американца, занимающегося визами и пособиями. На лицах, которые в прошлом, в Москве, Вене, Берлине, Париже я видел энергичными, замечаю истерические подергивания. Подумайте только: четвертая эмиграция, седьмое бегство за двадцать лет!

Марсель, полнокровный и беспечный, со своими переполненными барами, переулками Старого Порта, расцвеченными лохмотьями, старыми буржуазными улицами с решетками на окнах, вымершими набережными, яркими морскими видами — в принципе, «красный» город, но красный со смешанным оттенком, то есть с оттенком не всегда чистых делишек. Вишистский режим изгнал соци — алистский муниципалитет; самый влиятельный человек новой администрации — Сабиани, настоящий гангстер из партии Дорио. Человек с улицы прекрасно понимает положение вещей: «Пока продолжается нацистская оккупация, ничего не поделаешь. Потом разберемся со сволочами. Здорово будет набить некоторым морды…» Сколько до предела уставших эмиграции гнездятся в маленьких гостиницах? Немецкая, австрийская, чешская, голландская, бельгийская, итальянская, испанская, две или три русских — и еще румыны, югославы, греки, болгары… Не забудьте парижан! Богатые евреи изо всех стран мира продают, покупают, перепродают бумаги, визы, валюту, сногсшибательную конфиденциальную информацию. Особые мелкие банды снабжают их на «черной» бирже фальшивыми долларами. Бедные евреи изо всех стран мира переживают панику, собирая все мужество перед лицом ожидаемых последствий. В нашей толпе беженцев — выдающиеся интеллектуалы всех классов, которые теперь — ничто, ибо позволили себе сказать, в большинстве своем тихо, «нет» тоталитарному гнету. Среди нас насчитывается столько медиков, психологов, инженеров, педагогов, поэтов, художников, писателей, музыкантов, экономистов, политиков, что мы могли бы вдохнуть душу в целую страну. В этой нищете столько способностей и талантов, сколько было в Париже в дни его величия, но с виду это всего лишь гонимые, бесконечно усталые, на пределе нервных сил люди. «Двор чудес» побежденных революций, демократий и умов. Порой мы говорили себе, что если пяти процентам этих бесприютных людей удастся на том берегу Атлантики возродить в себе души бойцов, это будет замечательно. Если бы не Американский комитет помощи, руководимый Верианом Фраем, большинству беженцев оставалось бы, по здравому рассуждению, лишь броситься в воду с причала — способ верный.

Те, у кого больше шрамов, лучше держат удар. Именно молодые рабочие и революционные полу — интеллекту — алы прошли через множество тюрем и концлагерей. Их трудно спасти, потому что они неизвестны, потому что старые конформистские партии не питают к ним никакой симпатии, потому что американские правительства боятся их (ниспровергателей…), потому что у них нет ничего, потому что против них ожесточены полиции всех стран… По нашему «Двору чудес» рыскают агенты Службы национальной безопасности, гарнизонной полиции, гестапо и Овры, фалангистской полиции. Люди исчезают каждую неделю. Рыщет и голод. Однако паники нет. Нас, хранящих великую веру, не так много, а конченые люди ходят в кафе, как будто они еще живы.

Французы, интеллектуалы и активисты, пока не думают эмигрировать. Пленники своих привычек, они не осознают масштаба поражения, смутно надеются на приемле мый исход. Общая для интеллектуалов тенденция — приспосабливаться. Активисты просто говорят мне: «Наше место здесь», — и они правы. Из известных писателей один только сюрреалист Андре Бретон хочет отправиться за океан; из художников — Андре Массон… Поначалу, в обстановке полной сумятицы, многих, бесспорно, ввели в заблуждение «национальная революция» и личный престиж «верденского солдата», этого восьмидесятилетнего старика, вынужденного начинать день с горькой чаши поражения, которую приходится пить с отвращением, делая одолжение. Запрещение социалистической прессы, нелепое переименование улиц Ж. — Ж. Руссо, Анатоля Франса, Жана Жореса, Пьера Кюри, государственный антисемитизм и безжалостное нормирование продовольствия просветили умы… На улице Сен — Ферреоль перед закусочной собирается толпа посмотреть, как жарят одну курицу — необычайное зрелище! Портовые чайки так голодны, что кружат вокруг нескольких милосредных окон. Эта унизительная нищета, ударившая по стране с высоким благосостоянием, сделала для пробуждения умов больше, чем любая пропаганда.

Лишенная социального содержания пропаганда союзников уступает нацистской демагогии, которая беспрерывно вещает о новом порядке и «европейской революции». Но победы Уэвелла в Африке удачно дополняют то, чего не хватает лондонскому радио. Голлизм имеет спонтанный, достаточной общий характер; повсеместно витают социалистические идеи, а распадающаяся соцпартия молчит. Депутаты — социалисты высказались в поддержку ви — шистского режима, в то время как Блюм — в тюрьме, Дор — муа — под домашним арестом. Один из самых авторитетных умов партии Росси (Анджело Таска), старый противник Муссолини, соратник Леона Блюма, при мне за месяц до падения Парижа страстно рассуждавший о теории, основанной на свободе, стал вместе с Шарлем Спинасом сторонником «национальной революции» Маршала, а печатный орган этих порабощенных социалистов «Эффор» повторяет высказывания нацистского агента Марселя Деа.

Я хорошо знаю Росси и немного Спинаса, пытаюсь их понять. Высокий, костистый, суровый, с решительно вылепленным лицом крестьянина — горца, Спинас всегда идеализировал все новое в капиталистической организации и заявил о себе, по сути, как теоретик государственного капитализма; кроме того, он был деморализован усталостью и распадом своей партии. У Росси я вижу лишь приспособление к обстоятельствам, продиктованное личными соображениями, — быть может, в надежде спасти свой богатый архив рабочего движения. Сторонники Поля Фора также приспосабливаются и ведут переговоры с Маршалом, думаю, безо всяких иллюзий, с единственной целью избежать преследований и, прежде всего, массового увольнения нескольких десятков тысяч левых чиновников и преподавателей. И они этого добились. Мой друг Люсьен Лора, один из самых эрудированных марксистов в соцпар — тии, пропал по — глупому… Мобилизованный (в 40 лет, сильно близоруким) в войска противовоздушной обороны, он попал во второй эшелон оборонять маленький пост, вооруженный одним ни к чему не годным пулеметом; у трех человек не было даже бинокля, чтобы наблюдать за подозрительными самолетами. В великом хаосе бегства им дали инструкцию отступать пешком при приближении врага, который мчался по дорогам со всей скоростью своих танков. Лора был взят в плен — как и еще полтора миллиона человек…