Виктор Серж - От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Политическая жизнь в своем развитии повторяла ту же кривую — иначе и быть не могло. Стремление преодолеть экономические трудности путем принуждения и насилия увеличивало всеобщее недовольство, делало всякие свободные, то есть критические, воззрения опасными, вынуждало рассматривать их как враждебные. Я был в состоянии лишь наблюдать за ростом зла; принадлежа к руководящим кругам Петрограда, я поддерживал доверительные отношения с различными представителями оппозиции: анархистами, меньшевиками, левыми эсерами и даже коммунистами из Рабочей оппозиции, которые уже тогда осуждали бюрократизацию режима и были обеспокоены положением трудящихся — бедственным не только де — факто, но и, что гораздо важнее, де — юре, ибо чиновники не давали им слова. За исключением Рабочей оппозиции в партии, все эти инакомыслящие, чрезвычайно разобщенные, так или иначе, потерпели крах. Наиболее влиятельные меньшевики, Дан и Церетели, просто выступали против власти Советов, то есть были сторонниками сохранения нежизнеспособной буржуазной демократии (а некоторые другие их лидеры ратовали за решительное подавление большевизма); левые эсеры, под руководством Марии Спиридоновой и Камкова, участвовали во власти, но затем, провозгласив курс на единоличное правление (июль 1918), разожгли в Москве восстание; анархисты были хаотично раздроблены на просоветские, промежуточные и антисоветские течения. В 1919 году во время заседания московского горкома РКП(б) последние бросили бомбу, около 15 человек погибло. Но, побежденные и гонимые, эти пламенные диссиденты революции все равно были во многих отношениях правы, в особенности, в своем требовании свободы мнения для самих себя и русского народа и возвращения к советской демократии. Действительно, советы, такие живые в 1918 году, теперь являлись лишь вспомогательным аппаратом партии, лишенным инициативы и возможности контролировать что — либо, на деле представляя собой только местный партком. Пока экономическое положение оставалось невыносимым для почти девяти десятых населения, не могло быть и речи о признании свободы слова в какой бы то ни было форме, в рамках советов или вне их. Осадное положение установилось даже в партии, все более и более управляемой сверху вниз, через секретарей; и, сознавая, что партию наводнили карьеристы, толпой теснящиеся у кормила власти, мы были слишком зажаты, чтобы воспрепятствовать происходящему. Единственной гарантией против этого была негласная диктатура старых, искренних, честных большевиков, одним словом, «старой гвардии».

Я вблизи наблюдал трагедию анархизма, которая во время Кронштадтского восстания приобретет историческое значение. Во время II когресса Коминтерна я следил за переговорами о сотрудничестве с анархо — коммунистами, которые вел с Лениным Вениамин Маркович Алейников, бывший эмигрант, математик, советский торгпред в Голландии и интеллигентный анархист. Ленин демонстрировал свой благожелательный настрой; ранее он дружелюбно принял Нестора Махно; много лет спустя, кажется, в 1938 году, Троцкий сообщит, что они с Лениным подумывали о признании территориальной автономии для украинских крестьян — анархистов во главе с Махно. Это было бы справедливо, не бездарно, и, быть может, подобная широта взглядов избавила бы революцию от надвигавшейся трагедии. Два просоветски настроенных анархиста, активных и способных, работали у Чичерина в Наркомате иностранных дел: Герман Сандомирский, в свое время приговоренный к смерти в Варшаве, бывший каторжник, молодой эрудит, и Александр Шапиро, ум воздержанный и критический. Каменев, председатель Моссовета, предлагал анархистам полную легализацию движения с правом иметь собственную прессу, клубы, библиотеки при условии, что они сами будут себя контролировать, проведут чистку своих рядов, кишевших людьми отчаянными, неуправляемыми, полусумасшедшими и отдельными плохо замаскированными подлинными контрреволюционерами. Большинство анархистов с ужасом отвергло эту идею организации и контроля: «Что, и нам тоже придется создать нечто вроде партии?» Они предпочитали исчезнуть, лишиться своей прессы и штаб — квартир. Один из их лидеров грозного 1918 года, Гордин, изобретал новый универсальный односложный язык «Ао»; другой, популярный среди кронштадтских матросов Ярчук, сидел в Бутырской тюрьме, подтачиваемый цингой; третий, Николай Рогдаев, руководил советской пропагандой в Туркестане; четвертый, Новомирский, бывший террорист и каторжник, вступил в партию и работал вместе со мной, выказывая перед Зиновьевым необычайное рвение неофита; пятый, в прошлом (1906 г.) теоретик «безмотивного терроризма», который должен был наносить удары старому порядку неважно где и когда, Гроссман — Рощин стал профсоюзным активистом, другом Ленина и Луначарского и разрабатывал теорию анархо — коммунистической диктатуры пролетариата; наконец, мой старый друг Аполлон Карелин, чудесный старик, с которым я познакомился в Париже, в маленькой комнатке на улице Ульм, где он изучал проблемы кооперации, ныне член ВЦИК, жил со своей седовласой подругой в номере гостиницы «Националь» (Доме Советов), раздавленный годами, плохо видящий, с широкой белой бородой, печатал одним пальцем на древней пишущей машинке большую книгу «Против смертной казни» и ратовал за федерацию свободных коммун. Одна группа, почти примкнувшая к коммунистам, выдумывала «универсалистский анархизм» (Аскаров), другая, «кропоткинская», видела решение всех проблем лишь в свободной кооперации (Атабекян). Всеволод Волин по — прежнему сидел в тюрьме. Когда эти люди собирались вместе, они просто провозглашали: «Мы боремся за уничтожение всяческих границ и ограничений, установленных государством. Мы заявляем: земля — всем живущим на ней народам!» (конференция Союза анархистов Москвы, декабрь 1919 г.). Большевики считали их «мелкобуржуазными утопистами», чьи взгляды несовместимы с развитием «научного социализма». Для чекистов, жертв психоза власти, эти «мелкобуржуазные элементы» были контрреволюционным сбродом.

Горький часто повторял: характер русского народа, сформированный сопротивлением и подчинением деспотизму, таит в себе антиавторитарную направленность, то есть элемент стихийного анархизма. У украинских крестьян мятежный дух, способность самоорганизоваться, приверженность местной вольнице и необходимость самозащиты при опоре только на собственные силы породили удивительно живое и мощное движение «крестьянских армий», сформированных вокруг Гуляй — Поля. Вдохновляемая Всеволодом Волиным и Аароном Бароном Анархистская конфедерация «Набат» дала идеологическую основу этому движению — третьей анархо — коммунистической революции. Нестор Махно, учитель, вернувшийся с каторги, любитель выпить, рубака, стихийный идеалист, показал себя прирожденным стратегом. Временами он располагал несколькими десятками тысяч бойцов. Оружие добывалось у врага.