Виктор Серж - От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Правительство Куно заявило, что Германия больше не в состоянии выплачивать репарации. Таким образом, стоявшая за ним Schwerindustrie [1-203] угрожала Европе банкротством рейха и даже революцией. Пуанкаре приказал французским войскам оккупировать Рур, они расстреляли националистического агитатора Шлагетера. Французские агенты создали рейнское сепаратистское движение. События, которые я отслеживал час за часом, развивались с головокружительной быстротой. Катастрофическая инфляция, валютные спекуляции, курс доллара, меняющийся порой два раза за день. Обладатели драгоценных зеленых бумажек, отпечатанных североамериканскими федеральными банками, в перерыве между телефонными звонками, объявлявшими о новом подорожании, сметали товары с прилавков магазинов.…

На центральных улицах больших городов можно было видеть сплошную беготню людей с пакетами. Возмущенные немцы собирались у дверей булочных и бакалей; никакого карточного распределения не вводилось. Толпы не расходились. Сколько триллионов стоит почтовая марка? В магазине «Вертхайм» я видел, как у кассы маленькая старушка с черным басоновым воротником достала из ридикюля прошлогодние, времен Вальтера Ратенау, купюры по сто марок… «Но они больше ничего не стоят, gnаdige Frau [1-204]…» — «Что вы говорите? Я не понимаю…» Покупатели заржали. Вальтер Ратенау, разорванный в клочья, лежал в могиле: этот великий еврей мечтал о разумно организованном немецком неокапитализме; об этом он говорил с Радеком.

Неподалеку от Александерплац и Управления полиции, соблюдая полный порядок, грабят магазины. Эй! Не брать больше трех банок консервов! Пролетарская дисциплина! В другом месте я видел, как разграбили обувную лавку. Два добровольца дежурили у входа, люди наспех, приставляя подметки к ноге, выясняли свой размер, и некоторые, не найдя подходящую обувь, добросовестно уходили с пустыми руками. Вечером на тех же улицах в районе Александерплац я слышу свистки; по сигналу отовсюду возникают тени, собираются перед лавочкой, принадлежащей евреям, какое — то время слышатся крики, плач, звон разбитого стекла; прогулочным шагом подходит патруль Schupos [2-204], шум смолкает, тени исчезают. Утром улица выглядит как после побоища. Всюду пух от распоротых перин. Богатых улиц больше не существует, хотя ночные заведения продолжают принимать гуляк; их не закроют до Судного дня… Schieber (торгаши) носят шубы и ездят в царских автомобилях. Они знают точную цену акций, товаров, кораблей, станков и продукции, министров и полицейских чинов в мундирах цвета зеленой плесени… Народ уже ничего не понимает в ценах. Я плачу как за три буханки ситного в неделю пожилому инженеру, который сдает мне квартиру. «А если я не найду хлеба за эти бумажки, — спрашивает он, — что делать?» Это старый поклонник саксонского короля, ему семьдесят пять лет. Я не могу советовать ему поститься или идти бить витрины…

У жен рабочих из Веддинга, Нойколльна, Моабита землистый цвет лица, какой я видел у затворников тюрем, а затем у населения голодных городов во время русской революции. Редкие окна освещены, на улицах хмурые группы людей. Каждый день — забастовки, каждую ночь в зловещем мраке звучат пистолетные выстрелы. Уличный агитатор комментирует ситуацию в окружении прохожих. Умеренный социал — демократ и возбужденный обыватель, пламенный коммунист и патриотичный член тайного союза, — почти все согласны с тем, что Версаль — это удавка для немецкой нации, беда Франции, Польши, беда капитализму! Коммунисты находятся в выгодном положении: промышленная Германия и аграрная Россия могут, объединившись, принести миру спасение. Берет верх точка зрения Радека о «тактике Шлагетера» в сближении с националистами. Это игра с огнем — что ж, поиграем! С чего начать? Наши агитаторы отвечают одним словом, которое звучит как хлопок: Loschlagen! Бить! Решение принято. Мы наносим удар.

После тщательной подготовки остается только выбрать время. На разных языках печатают лекции Троцкого для московских курсантов на тему «Можно ли заранее назначить дату революции?» Красные Саксония и Тюрингия, где управляют «рабочие кабинеты» (коммунисты и социал — демократы), формируют две красные дивизии. Оружие поступает из Чехословакии. Его можно купить и у Рейхсвера. Доллары идут из России. (Бывает, что Рейхсвер, вечером предоставив целый вагон коротких карабинов и получив новенькие доллары, сообщает в Schutzpolizei, который на заре арестовывает вагон…) Рекомендуйте молодым активистам налаживать связи в войсках; железнодорожникам — получше охранять и маскировать вагоны; товарищам, ответственным за транспортировку, — поспешать, ради Бога! По вечерам у решеток казарм юные фройляйн, косы венчиком, охмуряют парней в железных шлемах: «Вы вынесете гранаты, друг мой!» Liebeslied*, нежный романс!

Пойдут ли за нами народные массы? Партия проявила решимость лишь после первых крупных забастовок в Рейнской области, и сама же сдерживала движение, чтобы не растрачивать силы. Силы — копятся они или выдыхаются? Голод сбивает с толку. Когда Интернационал даст указания, что тогда придет в голову социал — демократам, которые не доверяют коммунистам, и людям с улицы? Борис Суварин пишет мне из Москвы, где заседает Исполком: «Мы сами попытаемся заменить Ленина»… Исполком назначает дату восстания на 25 октября, годовщину взятия власти в Петрограде в 1917 году. В этот час не имеет значения расхождение между юлианским и григорианским календарями! Я отвечаю Суварину, пишу еще нескольким товарищам в Москве, что, если инициатива партии не связана со спонтанным движением масс, она заранее обречена. Каждый день узнаю об арестах складов оружия. Томительное ожидание предместий, кажется, необъяснимо затягивается. Настроения безработных прыгают от повстанческой горячечности до усталого безразличия.

Из Москвы приезжает Войо Вуйович, с молодым лицом и сияющими серыми глазами под высоким шишковатым лбом. Я знал послесербский период его деятельности. Войо примкнул к социалистам, ибо среди них, в этой горстке потерпевших поражение, оставались люди, сохранившие способность спокойно мыслить. Затем французская тюрьма, маленькие комитеты, Интернационал, нелегальные поездки, секретные послания, фракционные интриги в старых социалистических партиях. На съезде в Ливорно Войо был одним из скрытых виновников раскола итальянской соцпартии. «В Руре пропаганда среди оккупационных войск дала ощутимые результаты… В Кельне убит провокатор»… Войо считает, что мы победим в намеченный срок: «Все пойдет гораздо лучше, чем в России»… Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, Войо. Другие же готовят команды «чистильщиков» для истребления контрреволюционеров после победы. У руководителей есть порыв, но только у них. Один активист военной секции Коммунистической партии Германии в ответ на мой прямой вопрос за несколько дней до восстания сказал, глядя мне в глаза: «Мы будем храбро сражаться, но потерпим поражение». Все мы сознаем это, в то время как ЦК КПГ распределяет среди своих портфели наркомов в будущем правительстве и Кенен со своей рыжей козлиной бородкой и профессорским пенсне заверяет нас от имени службы информации ЦК, что все идет как нельзя лучше. Он доказывает то же самое и на следующий день после ареста основных складов оружия в Берлине. Мой главный информатор — случай, и он прекрасно меня осведомляет. Я узнаю, что, выходя от Вилли Мюнценберга, был арестован один партийный функционер, у которого в портфеле лежал бухгалтерский отчет Исполкому о закупках оружия; что в столице партия практически разоружена; что ее запрет в принципе предрешен. Я сообщаю об этом в ЦК по цепочке, выход напрямую стал невозможен. Оттуда передают ответ, что это всего лишь слухи, что ЦК проработал вопрос и уверен — они не посмеют! «Конечно, если мы будем побеждены»… Они уже побеждены, но еще не подозревают об этом.