Валерий Попов - Культовый Питер

Глядя, как буквально под первоначальную старину реставрируются здания и дворцы на Невском, я испытываю довольно сложные чувства. Не осталось в «доме Зингера» ни следов замечательных двадцатых, ни примечательных шестидесятых, когда здесь сперва в литобъединениях, а потом в издательствах бушевали Голявкин, Битов, Конецкий, Довлатов, Штемлер, Арро и многие другие. Не было их? Так же как Заболоцкого, Введенского, Олейникова? «Зингер» возвратился, а нас холодно стирают, как пыль, с фасадов вычищенных зданий, все больше похожих на муляжи. Город — муляж, в котором ничего не было сто лет? Были князья и банкиры, теперь снова они тут, а в промежутках не было ничего? Именно это хотят продемонстрировать новые князья и банкиры. Как же скучно им будет жить, задушив историю — под видом восстановления ее. Растворяется и следующий сгусток живой истории — дом чуть подальше по каналу, «недоскреб», как называли его живущие здесь писатели. Здесь жил Зощенко. Рассказывают, что однажды «лихой москвич» Катаев, заложив «грустного петербуржца» Михаила Зощенко, все же приехал тогда к нему в этот дом на Грибоедовском канале, позвонил в дверь и встал на колени: «Миша, прости!» И мягкий петербуржец Зощенко его простил. После этого, недолго думая, «лихой москвич» заложил его снова, и снова приехал и позвонил в дверь: «Прости, Миша!» Но Миша в этот раз его не простил. Он сказал: «Ты становишься однообразным». Так гласит легенда, которыми буквально напичкан этот дом, полный когда-то литературной жизни, вытесняемой теперь оттуда при полном равнодушии властей. Превратить Невский проспект в пространство «красивых пустых коробок», в которых сразу же заведется что-то замечательное, — пустая надежда.

Ведь пространство это полно волшебства. Помню, как мы детьми ползали в руинах огромного собора Спаса на Крови, закрывающего собой перспективу канала, разыскивали обломки фресок и выкладывали ими свои рисунки на земле. Да, время творчества уходит. Замечательно об этом написал поэт Александр Кушнер, который тоже вырос на этих берегах:

Пойдем по Невскому дальше и увидим в поперечной тихой улице бронзового Гоголя — не веселого и не грустного, скорее, надменного: этакая смесь писателя с городничим — такие как раз и нравятся городскому начальству.

Чуть дальше по той же стороне Невского была знаменитая книжная лавка Смирдина, где на открытии были и Пушкин, и Гоголь, и Крылов, и Жуковский, и Вяземский, и потом не раз встречались здесь. Сейчас туда поднимаешься на несколько ступенек и оказываешься в уютной кондитерской в старинном стиле, с книжными шкафами и надписью на стене, напоминающей о том, что здесь было.

Поперечные тихие улочки, пересекающие в этом месте Невский, назывались одно время громкими именами душегубов и цареубийц, боровшихся, впрочем, за светлое завтра. Улице Желябова, названной в честь вождя народовольцев, и улице Перовской, махавшей платочком своим единомышленникам, убившим Александра Второго, возвращены прежние исторические названия — Большая Конюшенная и Малая Конюшенная. Большая Конюшенная вдали упирается в здание царских конюшен и неказистую Конюшенную церковь, где отпевали Пушкина.

Гений и злодейство несовместны, но живут рядом. Между Мойкой, где была последняя пушкинская квартира, и Большой Конюшенной, ведущей к церкви, где его отпевали, стоит красивый голубой дом с куполом посередине. Это великолепное творение архитектора Жако — голландская церковь с двумя ее доходными домами по краям. В одном из этих домов жил знаменитый дипломат фон Геккерн, вошедший в историю прежде всего потому, что погубил Пушкина. Именно из-за его интриг в пользу как бы приемного сына Дантеса, с которым его связывали вовсе другие узы, и состоялась роковая дуэль Пушкина: Геккерн усиленно сводил красавца Дантеса с женой Пушкина Натальей Николаевной. Успеха им добиться не удалось, но сплетни были для Пушкина невыносимы, и дуэль неизбежна. Именно в доходный дом голландской церкви было доставлено Дантесу оскорбительное письмо Пушкина, где он назвал Геккерна «старой сводней».

Другой злодей другой эпохи тоже отметился в этом доме. После революции, в двадцатые годы, в Питере «блистал» знаменитый бандит Ленька Пантелеев — его налеты славились необыкновенной дерзостью. На его поимку была брошена вся милиция, были присланы лучшие агенты из Москвы, а он щегольски появлялся в самых людных местах, дорогих ресторанах — так, словно ничего не боялся. Милиция обкладывала его в очередной раз — и он в очередной раз непостижимым образом уходил. Город был полон невероятными слухами и вымыслами, вплоть до того, что Ленька — гость из преисподней. Но гораздо шире ходил слух о благородном разбойнике, грабящем неправедных богатых и помогающем сирым и бедным, посещающем обиженных вдов с риском для его жизни. Легенды такие, начиная с Робин Гуда, весьма живучи и, видимо, соответствуют мечтам забитого народа — особенно характерно возрождение этой легенды в эпоху нэпа, когда народ вместо результатов революции, которых он ждал, увидел жирных и наглых нэпманов. В то время в доме голландской церкви был шикарный обувной магазин Петрокожтреста — элитный, как бы сказали теперь (и сейчас Невский занят модными бутиками). Ленька попался вовсе не у бедной вдовы, придя к ней с помощью (было ли такое?), а при покупке очередных модных «шкар». Появился он там, как всегда, спокойно и в самое людное время, светски раскланиваясь со всеми, кто смотрел на него открыв рот. Видимо, без таких представлений он не мог уже жить, как и город, похоже, не может жить без легенд, пусть даже злодейских.

Милиция сбежалась к этому дому — но Ленька, отстреливаясь и заодно пристрелив нескольких своих восторженных почитателей, снова ушел!

Но в этот раз уже милиция стала на дыбы. Были устроены засады во всех местах, где мог быть Ленька, — и наконец он все же попался, подтвердив, что никакого чуда в его существовании нет, а есть лишь бандитский талант, дерзость и ловкость. Загнанный в глухой двор, он погиб в перестрелке.

Вот такая «злодейская» история у этого прекрасного на вид дома, построенного замечательным архитектором.