Валерий Попов - Культовый Питер

До 1825 года в этом доме был знаменитый ресторан «Тальон», замечательный хотя бы уже тем, что его воспел Пушкин.

После дом отошел знаменитой династии купцов Елисеевых — их знаменитые магазины еды и в советское время назывались «елисеевскими». Купцы были образованнейшими людьми, обожавшими искусства. Сейчас бы нам таких! В их доме в 1870-е годы было Благородное танцевальное собрание, потом переименованное просто в Благородное собрание. И здесь читали свои новые сочинения Тургенев и Достоевский, причем Достоевский, как известно, страшно завидовал успехам и гонорарам Тургенева — тот был тогда гораздо более любим читающей публикой.

Но самая большая литературная слава настигла этот дом, как ни странно, в советское время. 19 декабря 1919 года по инициативе Горького и Чуковского здесь открылся знаменитый Дом искусств, который вскоре, в стиле модного тогда модернизма, стал сокращенно называться Диск. На улице холод, разруха, тьма. Если проезжает автомобиль, значит, чекисты. А здесь изысканные дамы и кавалеры читают стихи, музицируют, танцуют. Здесь открылась дешевая, а для некоторых и бесплатная столовая, что в то голодное время многих спасло. Потом в этом доме разрешили даже селиться писателям и поэтам, и тут жили Николай Гумилев, Александр Грин, Михаил Зощенко, Осип Мандельштам и много других блестящих людей. А выступали тут Горький, Блок, Ахматова, Маяковский, Хлебников, Мандельштам, Пастернак — в общем, не было в ту хмурую пору гения в России, который не побывал бы тут!

У подъезда этого дома арестовали Гумилева, и вскоре его расстреляли. В 1922 году «хозяин города» Григорий Зиновьев закрыл этот «вертеп»: не выносили коммунисты гениальных людей!

Теперь здесь скоро откроется «Елисеев-отель», где будут останавливаться новые купцы. А что было здесь в другую эпоху, между купцами? Забудьте! Не портить же этими именами свежепокрашенный по зарубежным технологиям фасад! За рекламным щитом, закрывающим стройку, спряталась доска, установленная прежде. Надо же, оказывается, и Грибоедов здесь раньше жил! Жители соседних домов гадают: пройдет ли он «фейс-контроль»? Все-таки был дипломатом, за Родину погиб! Сотрут ли и это имя с фасада, впишется ли Грибоедов в купеческую роскошь или будет стерт, как стирают сейчас с фасадов всю «ленинградскую пыль», накипь нашей эпохи: уж больно долго и сложно в ней разбираться. Впрочем, говорят, что и новый хозяин этого дома литературе не чужд! Вдруг что-то останется?

Сейчас над всем кварталом Невского между Мойкой и Большой Морской сияет вывеска «Талеон». Видимо, дальний родственник бывшего здесь «Тальона»? Недавно мне удалось попасть туда с одним богатым человеком. Он, как член клуба, прошел сравнительно легко, только отметился у стойки, меня же долго шмонали у магнитного кольца, изымая из карманов все железное, включая скрепки, потом совали мой паспорт в какое-то устройство, которое упорно отвергало мою паспортину. Только исключительная воспитанность охраны позволила ей так долго возиться со мной и не вытолкать в шею, как это происходит в других роскошных местах Невского, где висят «гостеприимные» объявления: «Вам может быть отказано в обслуживании без объяснения причин». Здесь причины не скрывались. Наконец, встрепанный, я прошел и погрузился в новокупеческую роскошь, успев подумать, что при такой бдительности они не скоро получат в свой клуб нового Пушкина. Тем более что у входа висело объявление: «Перерегистрация клубных карт. Стоимость годовой карты — 10 000 долларов». А Пушкин, как мы знаем, все время сидел без денег и такую сумму навряд ли набрал бы. Но для самого Пушкина это не страшно — он гений и так.

Хранить надо не только древнюю историю, но и ту, при которой жили мы. Помню, отец рассказывал, что в Строгановском дворце жили в тридцатые годы лучшие специалисты Всесоюзного института растениеводства, профессора, академики. Кто это помнит теперь?

Напротив «Талеона» через Невский, на этом же прекрасном пересечении проспекта и Мойки, шикарный дом Котомина, где кроме упомянутого уже «Вольфа и Беранже» есть и «Литературное кафе», куда литераторы почему-то не ходят. Был здесь знаменитый букинистический, переделанный любителями наживы сперва в магазин подушек, а потом — матрешек. А весь фасад дома занимает несколько неожиданный в таком знаменитом доме очередной американский фастфуд «Кентукки-чикен». Неужели ничего более подходящего для такого дома не нашлось? Вообще, россыпь Макдоналдсов, пиццерий и чикенов превращают Невский, прежде родной и любимый, в какой-то мейн-стрит маленького американского городка. А раньше тут столько всего было!..

Идти по Невскому нынче не просто — то и дело выезжают на своих лошадях прямо на тротуар юные амазонки. Эти «медные всадницы» наших дней грубо теснят бедных прохожих своими конями к стенке и сиплыми голосами предлагают прокатиться. Когда удается проскользнуть мимо них, они, издевательски хохоча, едут дальше. Кони их то и дело поднимают хвосты и роняют на тротуар теплые кучи навоза, но это почему-то не смущает ни прохожих, ни полицейских... Малость оговорился — полицейских, я думаю, это как раз бы смутило.

Мимо «Кентукки-чикена» с интерьером вокзальной забегаловки идем дальше по Невскому, приближаясь к его концу, увенчанному золотым шпилем Адмиралтейства. Впрочем, скорее, это не конец, а начало: как уже говорилось, Невская першпектива возникла как просека, которую вели от Адмиралтейства, где строили на Неве корабли, к скрытой в чаще лесов Александро-Невской лавре. Монахи прорубались навстречу — предполагалось, что просека будет абсолютно прямой и из морского центра — Адмиралтейства — будет виден духовный центр — лавра. Однако лазеров тогда не было — да думаю, что у нас и с лазером бы промахнулись. В результате сошлись на площади, где стоит теперь Московский вокзал, криво и слегка под углом — из морского центра духовный центр не видать. Хотя кривизна вообще редкость для Петербурга. И каждый раз чем-то объяснима.

К примеру, последние улицы, пересекающие Невский, — Большая Морская и Малая Морская, населенные прежде корабелами, а после ставшие самыми шикарными улицами города, чуть искривлены: домики строились вдоль Мойки, а она течет криво.

Тут уже рядом Нева, задувает ветер, и даже если на Невском жарко, то тут свежо. Помню, вышел я однажды из-под арки Росси на площадь и увидал Александрийский столп, не просто как памятник истории, а как градусник яркого весеннего дня. Правая сторона столпа была сизая от инея, холодная, а левая, нагретая солнцем, была темная, оттаявшая, и от нее валил пар. Все памятники в Петербурге живые и хранят личные, не всегда простые отношения с населением. За горой Исаакия, на Сенатской площади, Медный всадник, «кумир на бронзовом коне», имеет, как мы знаем, очаровательную привычку соскакивать с пьедестала и скакать по звонкой мостовой за дерзкими и непокорными гражданами. И конфликт этот, самодержцев и бедных Евгениев, подмеченный гениальным Пушкиным, жив и сейчас.