Владимир Михайлюк - Пермская шкатулка

образцов российской поэзии и прозы.

Но Мерзляков прекрасно знал и античность. Еще будучи студентом, он прилежно изучал латынь и греческий язык, а позже одним из

218

первых начал знакомить читающую Россию с поэтами древнего мира: Гомером, Сафо, Феокритом, Горацием, Овидием, Тибуллом, Пропер- цием, Вергилием, Еврипидом, Пиндаром… Из новых языков он особенно любил итальянский, переводил Торквато Тассо, Данте Алигье- ри. Интерес к античной литературе Мерзляков усердно прививал и своим студентам. Как писал Монтескье: «Новые сочинения написаны для читателей, античные — для писателей». Но выше всего профессор ценил поэзию Священного писания, где все совершенно и прекрасно.

Нужно отдать должное и красноречию профессора. Обычно он говаривал: «Действительная сила красноречия заключается единственно в собственном непоколебимом убеждении того, в чем других убедить желаешь». Вот некоторые его высказывания, опубликованные на страницах «Вестника Европы».

О языке: «Слово — бессмертное знамение величия народного, главная сила ума, орган наук, орудие поучения и нравов, порядка и устройства гражданского, проповедования истины, света и Бога».

О природе: «Сколь бы далеко ни увлечены мы были вихрем страстей и нужд, чувствуем, что простота есть что-то родное наше: на поля и на леса смотрим, как на колыбель, в которой покоилась невинность нашего младенчества».

О критике: «Уважим самих себя, уважим науку и талант стихотворца из любви к самим себе и очистим чрез то собственные наши удовольствия».

О русской песне: «О, каких сокровищ мы себя лишаем! Собирая древности чуждые, не хотим заняться теми памятниками, которые оставили знаменитые предки наши. В русских песнях мы бы увидели русские нравы и чувства, русскую правду, русскую доблесть. В них бы полюбили себя снова и не постыдились так называемого первобытного своего варварства. Но песни наши время от времени теряются, смешиваются, искажаются и, наконец, совсем уступят блестящим безделкам иноземных трубадуров. Неужели не увидим ничего более подобного несравненной песне Игоря?»

Прошло время. Заслуженный профессор и не заметил, как у него на глазах в русскую литературу пришло новое поколение. Он его уже искренне не понимал. Прочитав «Кавказского пленника», он, рассказывают, заплакал, а признать не признал. Старовер-теоретик отстаивал «правила, оправданные веками и принятые у всех народов», а

219

юные поэты не признавали их, стремясь к свободе и разрушая строгие классические нормы. Влюбленный в оды Ломоносова и Державина, в трагедии Сумарокова, в «Россиаду» своего попечителя Хераскова, перед которым он благоговел всю жизнь, Мерзляков не мог принять новый дух русской поэзии и выступал против Пушкина и Баратынского. Это дало повод Кюхельбекеру написать: «Мерзляков,

4J и

некогда довольно счастливый лирик, изрядныи переводчик древних,

и и и

знаток языков русского и славянского…но отставший, по крайней мере, на двадцать лет от общего хода ума человеческого и посему враг

U

всех нововведении».

В жизни Мерзлякова наступила полоса заката. На небосклоне всходило солнце русской поэзии — Пушкин. Мудрено ли, что его неожиданный свет ослепил глаза пожилого человека. Но Мерзляков был беззаветно предан русской литературе, служил ей верой и правдой, и надо ли удивляться, что она превзошла все его ожидания.

«ОДИН ЛЮБОВИ ВЗГЛЯД…»

Алексей Федорович часто гостил в подмосковном имении Вельяминовых-Зерновых, селе Жодочи. Это был, пожалуй, самый счастливый период в жизни профессора. Популярность его росла. Его песни и романсы пели в Москве и Петербурге. В домашнем театре Ф. Ф. Ко- кошкина ставили сцены из древних трагедий в переводе Мерзлякова. Князь Б. В. Голицын пригласил его читать публичные лекции в своем доме на Старой Басманной и предоставил ему большой прекрасный зал. Весь Великий пост по средам и пятницам съезжались сюда любители русской словесности, московская знать. Чтения посещали и литераторы: Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, Ю. А. Неле- динский-Мелецкий, князь И. М. Долгорукий, А. А. Прокопович-Ан- тонский. Алексей Федорович изъяснял правила поэзии и русского слога, читал теорию красноречия, разбирал критически образцовые творения российских и античных писателей. Лекции имели огромный успех.

О Мерзлякове говорили во всех салонах Москвы. Родовитые дворянские семьи готовы были пригласить его давать уроки детям. От домашних занятий профессор, как правило, отказывался. Юный князь Петр Вяземский был определен в дом профессора Рейса, куда приглашались лучшие преподаватели университета давать ему уроки. В их числе должен был быть и Мерзляков. Но он не являлся. Князя отправили к Мерзлякову выяснить, когда он приступит к занятиям.

220

Профессора не оказалось дома, и юный аристократ оставил ему записку. На другой день университетский сторож принес князю ответ: «Господин Вяземский, я не школьный учитель, готовый ходить в дом к какому-нибудь немцу, чтобы давать вам уроки».

Немецкие профессора обиделись. Пришлось куратору университета М. Н. Муравьеву журить Мерзлякова.

В поведении его проявилась гордость выбившегося из народных низов человека, собственным трудом и дарованием достигшего успеха. Он не заискивал перед сильными мира сего и университетским начальством. Эту его черту отмечал Герцен в «Былом и думах», писал, отмечая, что многие профессора были раболепны, семинарски неуклюжи, «держались, за исключением Мерзлякова, в черном теле…»

Охотно ездил Алексей Федорович на домашние занятия в подмосковное поместье Вельяминовых-Зерновых село Жодочи. С одним из членов этой семьи, Владимиром Федоровичем, издателем журнала «Северный Меркурий», Мерзляков был дружен по вольному обществу любителей российской словесности. Он-то и пригласил однажды Алексея Федоровича в свое имение, а затем предложил ему давать уроки своей младшей сестре Анисье Федоровне. И вот тогда профессор пережил сильное увлечение своей ученицей. Это была его Элиза, его Лаура!

Писатель и поэт М. Н. Дмитриев, женатый на старшей дочери Вельяминовых-Зерновых Анне Федоровне, вспоминал, что Мерзлякова «все любили, ценили его талант, его добрую душу, его необыкновенное простосердечие, лелеяли и берегли его природную беспечность». Тем не менее Алексей Федорович понимал, что между ним и его ученицей лежит пропасть. Вельяминовы-Зерновы — древний дворянский род, происходящий от князя Чета, явившегося от Золотой Орды к великому князю Ивану Калите. Внук его Дмитрий Зерно имел детей Ивана Годуна (откуда Годуновы), Федора Сабура (откуда Сабуровы) и Дмитрия, внук которого Вениамин явился родоначальником Вельяминовых-Зерновых.