Максим Лужанин - «Всегда же со мною твой образ...»

Шлю тебе все лучшее в себе.

Телеграфируй обязательно о здоровье. Женя.

29.04. Москва. (Год не помечен. — Т. К.)

Письмо изобилует точками. Как будто бы симптом четкости мысли. В мыс­лях твоих обо мне не хотелось бы ее (этой четкости). Как видишь, хоть в одном я всегда последовательна: хочу невозможного.

Мелочи. Они мне не удаются, по обыкновению. Плаща не могу «выстоять», шляпа получилась нелепая и уже своим цветом (голубой — осеннее небо) исклю­чает плащ. Но уже это не волнует. Слишком устала. Еду 30-го. Перевод почти закончила. В комнате у меня чистенько, отдаленно, слишком отдаленно, напоми­нает май ударницы. Неважно. Мелочь. Завидую тебе только «в ванне».

Уже начинаю напряженно дышать без тебя. (... )

Напиши в Минск спешное о приезде в Москву.

Береги себя во всех отношениях (мужское любопытство не включаю).

Женя.

17.07. Москва. (Год не помечен. — Т. К .)

Приветствую, родной!

Чувствую себя замечательно, встаю почему-то очень рано, успеваю и с чаем, и с уборкой, и с купанием, и с лечением. Хочу повторить санаторный месяц. Есть, правда, не хочется — жара, но ем упорно, чтобы сохранить «тяжелый вес».

Как видишь, выполняю все твои инструкции. Отсюда, по чисто мужской логике, вывод — необходимо, Вам, выполнять с такой же добросовестностью мои. Обязательно нужно поправиться, ничего не делать, ни о чем не тревожить­ся. Ни о ком тоже. Маме я напишу завтра и постараюсь убедительно, пусть тебя ничего не смущает. Если она посидит пару лишних дней — для тебя это все-таки лучше. И ей спокойнее.

Шлю тебе каплю со лба свежего московского, нашего, дождика.

21.07. Москва. (Год не помечен. — Т. К .)

Доброго утра!

Поправился ли уже мой парнишка в мамином доме?

Сегодня ждала письма, но, возможно, оно будет после обеда.

По-прежнему толстая и ленивая. Вечером не работаю, а необходимо. Приез­жаем с Линой в 6—7 часов и в лес... Спим с 11-ти, встаем в половине седьмого. Совсем по-санаторному.

Пришлось согласиться на заместительство с 15 августа. Имеется в виду, что я и останусь на этом месте, но поскольку я категорически отказалась, мне дано право сделать по усмотрению по истечении этого месяца.

Хочется, чтобы ты был абсолютно спокоен, чтобы радостно и полно дышал, немножко писал для себя, немножко помнил обо мне. Хорошо, родненький?

Смотрю в зеленые глаза и улыбаюсь отраженному солнцу нашей еще моло­дости.

Приветствуй маму и Рафаиловича.

Женя.

1935. (Без точной даты. — Т. К .)

С утра слежу за сменой чудеснейших эмалей, даже не знаю, как можно назвать все эти цвета, тона, полутона и оттенки. У меня нет для них имен, и пото­му воскрешаю в начальном звучании слово — прекрасно. Начинаю понимать, что всю жизнь можно рисовать только море и писать только о нем. Особенно хорошо повыше уйти в горы и там думать, не оскверняя воздуха даже папиросой. Книгу таскаю больше для проформы. Вот уже около декады ношу «Сыновья» Фейхт­вангера, а прочитано страниц 30. (...) Иногда отдельные фразы несколько раз перечитываю вслух.

Дни настолько хороши, что по свойственному мне недоверию начинаю думать о предстоящей расплате за них. Это очевидно нервы. Их не залечишь, не успоко­ишь. Обостренное восприятие, пожалуй, скорее достоинство, чем недостаток.

А в Москву здорово хочется. У тебя уже, наверно, морозцы. Это слово — морозец — особенно приятно и неожиданно произносится и представляется у моря в белой рубашке с расстегнутым воротом. Очевидно, сразу придется перей­ти с купальни на каток. Хороша страна наша! Столько простора у нее, что с одной стороны тропики, а с другой вечные льды. И мы граждане этой страны!

Приветствую тебя!

Возьми из рук моих синей воды на лоб, на глаза.

Будь здорова.

(Подпись)

16.08.35—36. (Год помечен рукой Лужанина. — Т. К .)

Не тоскуй о прекрасном городе нашем. Изнанка его для меня: утренняя тря­ска — Плющево — Казанский вокзал — Андроньевка. Почему-то опаздывают поезда, люди звереют, и с утра я уже чувствую себя разбитой.

Море дает тебе спокойствие. Оно необходимо тебе даже в большей степени, чем мне. Не нужно приписывать мне, Аль мой, и таких мыслей о «проступке», которым ты называешь свой отъезд. Тебе нужно было уехать, и, как всегда, я была только эгоистична, когда хотела этой поездки. И если мой эгоизм, мой инстинкт сохранения остатков равновесия, дал тебе радость видеть море, спокойно думать твоими строчками — это дает мне маленькую радость наряду с приходом, посте­пенным, правда, спокойствия. Время мое не ушло. Ты прав. Я тоже увижу море в 1937 г. после пятилетней разлуки с ним. Об этой встрече я мечтаю, как может мечтать девушка о многих еще непонятных вещах. Я знаю, что дает море, и нель­зя так надолго безнаказанно уходить от него.

Буду искренне рада, если оно даст тебе столько, сколько давало мне всегда. Оснований для твоих тревог нет. Дыши легко. С квартирой по-прежнему (...). Харин говорит, что теперь мы не в его власти. Даже квартплату будет взимать ВИМ. Оказывается, в этой комнате поселились ВИМовские рабочие.

Слышу тебя. Приезжаю рано домой, даже так рано, что успеваю хоть 40 минут побыть в лесу. В 11 мы с Линой уже в кровати. Но почему-то спится, как всегда, когда нет тебя в комнате, очень тревожно. Просто не спится. (...)

Купила какао. Пью по утрам, по примеру Лины, с маслом.

Что касается коньяка, то его выпил Лазарь Каплан, почему-то пожелавший навестить меня в выходной день. Он и без работы, и без крыши. Не понравилась мне немного его слишком большая осведомленность о ситуациях моих (работа). Не знаю, чем вызвана была эта откровенность. Но это мелочь.

Ты не оставил мне доверенности. Каким путем получать деньги?

Большая просьба к тебе. Настаиваю на выполнении. Если что-нибудь коснет­ся ограничения твоего, вызванного недостатком денег, — телеграфируй. Я полу­чила за Данилова — они у меня лежат. Зарплата почти не расходуется. Вообще у меня в этом отношении без задоринки. (... )

Сердце меня беспокоит только изредка, но к врачу пойду обязательно. Будь спокоен. Уточнила для себя даже срок визита.

Хочу для тебя много хорошего, как в тот выходной день, день, когда уезжал, о чем не сказалось.

Возьми его безоговорочно.

Основное — спокойствие. А не спокойнее ли остаться в гостинице?

Женя.

Лина передает тебе привет. Не забывай и ты об этом в письмах.

1936. (Без точной даты. — Т. К .)

(...) Сегодня был сон. Во сне была ты, было много хорошего яркого солнца. После грозы оживали деревья и трава. Улыбались капли росы. Мы шли, взявшись за руки, как дети, смеясь, улыбаясь, радостно и светло находя губы, заставляя улыбаться и оборачиваться прохожих.

Сегодня был день. В дне было много солнца и никакой работы. Я ходил около Невы, смотрел на первую зелень, радовался нежной улыбке северной весны. Почему не было тебя? Бессмысленно. Ведь я чувствовал тебя, руку твою в своей, ловил на губах у тебя слово, звал на губы улыбку. И она была. Расцветала ясно, как весна.