Владимир Куницын - Память

ВЛАДИМИР КУНИЦЫН

ПАМЯТЬ

Отпусти, мужик!

Лет шестнадцать мне тогда было. Я вернулся с необязательного свидания — а дом полон гостей. Отец, горячий, хмельной, схватил за руку и втолкнул в комнату: «А это мой сын!» И давай знакомить — с Гамзатовым, Кулиевым, Айтматовым, Евтушенко. Были тут же и Примаков со своей женой, Лаурой Васильевной, кто-то еще был, кто — не помню уже.

Я чувствую себя неловко, да что там — полным дураком, потому что понятно, что до меня этим людям ну просто как до полной балды! Однако краем глаза вижу, что мама чем-то своим недовольна. Проследил за ее взглядом: Евтушенко поставил ногу на стул и пьет газировку из горла, а бутылку ставит на шкаф. Догадываюсь, в чем дело: мебель совершенно новая, югославский гарнитур, первое, что куплено после «голодного» Тамбова в Москве, пару дней как привезли.

Ее коробит нога Евтушенко и еще больше то, что он пьет из горлышка. В то время — 1964 год — было это для нее, учительницы русского и литературы, проявлением дикой невоспитанности. А для Евгения, догадываюсь, жестом «свободного» человека.

Айтматов тем временем оттеснил меня к новенькому серванту и, дыша водкой в лицо, стал громко, чтобы слышал отец, страстно вопрошать: «Ты понимаешь, какой у тебя отец?! Понимаешь?! Ты знаешь, что твой отец — великий человек?! Знаешь?!» Тут я совсем уже осознал кошмар своего положения! Что ему сказать? «Хватит фальшивить, дядя!»? Или просто: «Отпусти, мужик!»?

Тогда я мало знал об этих людях. Мало знал и об отце. Тогда я больше знал о девушках. И зря, если честно...

Примаковы

С Примаковыми связаны дорогие воспоминания. В августе 1968 года я жил на их правдинской даче в Дзинтарс, под Ригой. Кровать мне поставили у окна, и я — в двадцать-то лет! — возвращался «домой» из «ночного» через окно, чтобы никого не будить. Сам Евгений Максимович отсутствовал. Жили в небольшой, кажется, двухкомнатной дачке. Лаура Васильевна, для меня — единственная его жена — и их чудесные, просто восхитительные дети: тринадцатилетний сын Саша и очаровательная крошка Нана.

Моего отца из «Правды» к этому времени уже убрали. Так что это был и дружеский жест поддержки со стороны Примакова, ведь он продолжал работать в газете и отлично знал, что Георгия Куницына наказал лично «дорогой Леонид Ильич Брежнев». Наказал за то, что тот посмел заступаться за Лена Карпинского и Федора Бурлацкого, которых он, Брежнев, повелел из «Правды» выгнать за их скандальную статью в «Комсомолке» против театральной цензуры «На пути к премьере».

Мой отец — единственный из всех присутствовавших на судилище — проголосовал против. Единственный! Притом зная, что Ильичу доставят стенограмму заседания...

В том августе я впервые в жизни увидел море! Я столько мечтал об этой встрече, воображал себе море на разные лады, но, когда мы с моим «проводником», младшим Примаковым, взбежали на песчаную дюну и передо мной предстал Рижский залив, я ахнул от разочарования! И это — море?!

Смешно признаться, но среди моих ровесников, мальчиков и девочек, живших в соседних правдинских дачах, самым интересным, умным, живым и доброжелательным собеседником оказался все тот же Примаков-младший. Это был настоящий ребенок-вундеркинд! Весь пляж «сползался» к этому ребенку, когда он вдруг начинал наизусть, целыми страницами декламировать текст «Золотого теленка» или «Двенадцати стульев» — в лицах, в характерах! Или на великолепном английском, встав в позу, — монологи Гамлета и короля Лира! К тому же Саша был обладателем чудо- техники, еще не виданной в родных палестинах, — миниатюрного переносного магнитофона с мини-бабинами, на которых были записаны «Битлы» свежайшего выпуска! Этот магнитофон, размером с большую книгу, имел ремень через плечо, две скорости и кармашек для «уменьшенных» пленок. И что вы думаете? Я не успел даже договорить, как он притащил мне это чудо — со всеми своими чудесными пленками — перед вечерним романтическим свиданием, понимая лирическую, разоружающую силу «Битлов». И в дальнейшем предлагал магнитофон первым, не дожидаясь, чтобы я заикнулся сам...

Сегодня, видя сквозь время, как сидят на лавочке и увлеченно беседуют двадцатилетний студент третьего курса философского факультета МГУ и школьник-семиклассник — о Монтене и теории Платона об идеях и «тенях теней», мне кажется это причудливым. Но в реальности нам просто было интересно друг с другом. Младший Примаков превратился в мой «хвостик». Сам он сформулировал изящнее: «Я твой верный Санчо Панса! Ты не против, если я буду сопровождать тебя в твоих походах и подвигах?» Но я был такому товарищу только рад.

Однако вскоре на «правдинском дворе» появились две новые сильные фигуры! Они приехали одной электричкой, но с разными целями. Молодой, начинающий сценарист Саша Миндадзе сразу же попал под горячую опеку Лауры Васильевны, а вот второй «богатырь» как вихрем закружил меня. Звали его Андрей, он приехал в отпуск, отслужив год срочной, к маме, сотруднице «Правды». Приехал на шесть драгоценных дней и не желал терять здесь впустую ни минуты! Для моего Санчо Пансы настали черные дни. Мало того, что мы с Андреем практически на весь его «армейский» загул изъяли чудо-магнитофон вместе с «Битлами», главное — не могли мы таскать за собой школьника, потому что окунулись в настоящую пучину курортных безобразий!

Запомнилось еще, как ездили с Лаурой Васильевной на электричке в Ригу. Она заказала местному столяру-мебельщику «эксклюзивную» тумбочку по своему чертежу. Я с радостью исполнял роль носильщика, пытаясь хоть в этом быть ей полезным. Жена Примакова нравилась мне, она сразу же покоряла своей открытостью, искренней прямотой. При этом в ней бурлил грузинский темперамент, и ее эмоциональность совершенно обезоруживала любого. Однажды к нам приехала из сибирского Киренска папина племянница Галя, моя двоюродная сестра. Высокая, голенастая девчонка лет семнадцати. Лаура в восхищении уставилась на ее длиннющие, как у цапли, ноги и бросилась возить ее по магазинам, одевать по моде!

А чего стоили ее публичные восхваления в адрес Георгия Куницына! Не раз слышал у нас дома, как она тоже как-то по-грузински горячо восхищалась — при Примакове! — отвагой моего родителя, способного ради убеждений и правды на «безумные» поступки. И при этом, не стесняясь, упрекала при всех Евгения Максимовича в том, что он так поступать не умеет, слишком осторожный и расчетливый. Примаков в ответ всегда примиряюще смеялся, отшучивался, тоже говорил отцу комплименты. Его природное обаяние, мягкий юмор снимали любое напряжение. Да и видно было, что, несмотря на эти спонтанные Лаурины выпады, они оба любят друг друга.