Андреас Шлипер - Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим

Ведь вечной проблемой реальности является именно то, что она должна узаконить себя перед другими реальностями, коль скоро и до тех пор, пока она хочет существовать, и что она почти изнемогает от необходимости постоянно что-то объяснять и аргументировать, отчего у нее почти не остается сил осознать свои возможности, и поэтому все ее мысли и чаяния направлены на то, чтобы оставаться такой, какая она есть. Признаю, что разочарование моей жизни в том и заключается, что я почти растерял мужество, когда вдруг заметил, сколько времени и сил я вынужден ежедневно тратить, лишь бы защитить мою только что созданную реальность от всевозможных посягательств, и как мало у меня остается возможностей. Мне не нужны, однако, ни жалость, ни сожаления, ибо гордость творца многое перевешивает, что касается трудов и тягот, а если уж будет поистине тяжко, то я удалюсь в мой рай, чтобы отдохнуть и помечтать.

В те времена это, собственно, и было истинным раем, когда все еще было возможным, когда действительность не была еще отторгнута от потенциальных возможностей из-за братоубийства, когда краски и звуки еще кружились в танце, нежно обнимаясь и впадая в дикий экстаз, разлетались в хороводе и вновь обретали партнера, которого держали крепко лишь для того, чтобы в следующий момент вновь покинуть. Тогда хаос еще не застыл в твердь, энергия и форма еще не обнаружили себя, ничего еще не делалось и ничто не имело ни образа, ни имени. Никто нас не рождал, никто нас не создавал; ни перед кем мы не несли ответственности, никому мы не были ничего должны. Мы были чистой потенцией, полны сил и надежд; мы все были в те времена чистой духовностью, идеей, безукоризненными и совершенными, но мы еще не осуществились, хотя это нас нисколько не волновало, так как зато мы были свободны и бесконечны. Ведь если возможностям дать образ и назвать именем, то необходимо принимать решения и очерчивать границы, тогда бесчисленные прочие возможности останутся навеки не реализованными, так как действительность никогда не может быть бесконечной, она должна всегда оставаться в очерченных границах, иначе она перестанет быть действительностью, а станет чем-то совсем другим, но чем, я здесь умолчу.

Сейчас есть только 10 планет [41](здесь в настоящее время известны лишь 9 из них, но поверьте, я знаю, о чем я говорю, ибо я сам их создал), а все другие мыслимые планеты (число их бесконечно) должны расплачиваться за это. Как говорится, не то чтобы все об этом особо горевали, поскольку реальное пребывание в качестве планеты на долгий срок тоже не очень приятно, когда приходится все время крутиться вечным рабом по одной и той же орбите вокруг одного и того же солнца, которому к тому же это неинтересно, причем крутиться не по совершенному кругу, а по эллипсу, и сам ты не совершенный шар, а всего лишь сфероид, т. е. нечто подобное шару. Стыд-то какой! И все, что можно себе позволить, это время от времени заново поправить направление собственной оси, что внешне не очень заметно.

Но речь, собственно, вот о чем: никогда не производился опрос всех этих планет, в частности на тему, что могло бы возникнуть на них, если бы их просто оставили в покое. Вспомним о том, что здесь, сразу же после того, как все это началось, жизнь обходилась, по меньшей мере, без кислорода [42]; но потом Каин убил Авеля, и кислород распространился по всем землям и водам, и лишь в темных глубинах морских и бурлящих недрах вулканов живет традиционным способом еще пара бактерий древнего вида и чувствует себя вполне хорошо. Разве можно знать, какие непредсказуемые формы разума, культуры и религии они могли бы развить, если бы их не умертвили так рано? Нет, этого никто не знает, и даже я, поверьте, имею об этом лишь смутное представление. Но перед началом все еще было возможно, я подчеркиваю — все, ничего нельзя исключить, и никто не может измерить невозвратимые потери, не может даже Бог, Который обычно знает все.

В том хаосе возможностей существовало еще бессмертие, без необходимости предварительно вкушать плоды от Древа жизни, ибо смертность приходит лишь вместе с жизнью, а жизнь приходит вместе с реальностью; стало быть, тот, кто хочет реальности, должен точно так же принимать в расчет смерть, как и другие границы бытия. Таким образом, можно с полным правом сказать, что только тот может созидать, кто готов к отказу, ибо отказ есть великий и подлинный трагизм этого мира, не только моего творения, но и творения, которое возникло от Бога, как струится свет от Солнца [43]. Это — вечная вина любого творца, который, однако, должен отвечать не перед сотворенными им созданиями, так как они суть его слуги повсюду и навеки, а перед всем тем, чего он не создал, хотя и имел на это право. Я же могу только радоваться, что не слышу постоянных жалоб и криков, поскольку большинство вещей чувствует себя вполне приемлемо в Космосе возможностей и довольно этим. Там и тогда все было, собственно говоря, по-другому: можно было одновременно находиться повсюду и лицезреть зеленые розы и черные тюльпаны, хотя должен признаться, что меня лично цветы и в те времена оставляли равнодушным, и я лично не знаю, что с ними можно делать, кроме как разжигать сладострастие, но такое случается крайне редко.

Бог, напротив, всегда чувствовал особую привязанность к растениям в общем и к деревьям в частности, о чем можно судить хотя бы уже потому, что их Он создал первыми, после того как отделил воду от суши, и позднее в Раю именно деревья играли особую роль; это мог бы быть и «Еж познания», иглы которого нельзя ломать, или «Улитка жизни», которая в тонком соусе с чесноком и специями могла бы подарить всезнание и даже вечное бессмертие, во что многие люди и сегодня неколебимо верят и в результате одаривают такой вонью изо рта, что не знаешь, куда деваться. Но нет, это были именно деревья, которые были Богу особенно дороги, возможно потому, что никогда не пререкались и не грешили, а не еж и улитка, даже если их способности ко греху сильно ограничены. Разве не растениям в общем и не деревьям в частности дозволено было остаться в саду Эдемском, в то время как все прочие формы жизни должны были последовать за человеком, и разве не поставлен херувим у райских врат, чтобы охранять растения и деревья?

Можно спросить, а что это вообще был бы за сад, если не было бы в нем растений, однако в Киото, в далекой Японии [44], мы находим целый сад, состоящий из 15 больших камней и такого множества мелких, что никому еще не удавалось их пересчитать, а если кому и удавалось, то он забывал это число, так как оно настолько велико, что понадобилась бы целая жизнь, только чтобы его выговорить, так что необходимо принять решение — считать или говорить. Монахи монастыря с садом, состоящим из пятнадцати больших камней и множества мелких, с достоинством смирились со своей неудачей, как им и подобает, ибо день за днем считают они камни, хотя знают, что в этом они никогда не дойдут до конца, как и их ученики, и ученики их учеников, равно как и их предшественники, и предшественники их предшественников, не делая из этого проблемы, так как в той стране неудача есть добродетель [45], но только если побуждающий повод был достойным, но об этом можно узнать лишь тогда, когда все мероприятие уже закончится неудачей. Этот сад находится к тому же в Японии, а не вблизи Евфрата и Нила, где, по нашим предположениям, может находиться сад Эдемский, так что опыт японских монахов нас ничему научить не может, а посему не будем больше говорить об этом.