Яна Дягилева - Янка Дягилева. Придет вода [Сборник статей]

Вернувшись из Череповца, я пришла к твердому убеждению: в кризисе не жанр, а отдельные его представители, спивающиеся (что можно понять и простить) и продающиеся (к ним отношусь жестче). Во всяком случае за три дня я увидела многих, на кого кризис не распространяется.

Сознательно обделяя музыкантов, читателей и самое себя, останавливаюсь на трех по-разному сильных впечатлениях.

Сергей Селюнин, Силя — личность уникальная. Один из первых музыкантов нашей «новой волны», лидер группы ВЫХОД, претендовавший в начале 80-х на место четвертого «мушкетера» в блистательном поединке АКВАРИУМА, ЗООПАРКА и КИНО с серой гвардией музыкального официоза.

Сегодня, отказавшись от участия в азартной игре «Зашиби бабки!», Силя появляется на сцене от силы раз в год. А между тем это едва ли не самый «рок-н-ролльный» человек нашей необъятной Родины. Он музыкален так, как бывают музыкальны разве что чернокожие исполнители. Умен, ироничен, интеллигентен.

Герой его песни вдохновенно и непринужденно рубит топором прекрасную картину: «В наш атомный век есть дела поважнее…» Может быть, и есть (что сомнительно), но это что — повод топором махать? Ах, как играет стертым лозунговым словом, как подманивает его к самоуничтожению длинный застенчивый Силя — осунувшийся «изысканный жираф» с гумилевского озера Чад…

Силя — самое светлое впечатление фестиваля. Самое темное и страшное — появление владивостокской группы КОБА во главе с Ником Рок-н-Роллом. Ни одному человеку я не желала бы это увидеть. Это не культура и не бескультурье, не эстетика и не антиэстетика. Не рок-н-ролл, а пляска смерти: по-настоящему, без пощады. Такое ощущение, что она — страшная беременная старуха средневековых гравюр — сама приплясывает за спинами КОБЫ, заставляет одержимых ею музыкантов полосовать руки лезвиями, смотрит в зал их безумными глазами: «Веселись, старуха, весели старика, Советская власть намяла бока».

Было жутко. Я постепенно осознавала, что гениальное пушкинское: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…» — или совсем неправда, или на меня не распространяется. Увольте.

Перед этим была едкая злость на музыкантов, сыплющих словами «Бог», «Иисус», «храм». Только что твердилось: «Негоже поминать всуе». А сейчас, глядя на сцену, чуть не вслух шепчу: «Господи, спаси их».

А меня, неверующую, спасает Янка — Яна Дягилева. Простоволосая, рыжая, крепенькая сибирячка с растерянно-беззащитными глазами — пожалуй, самое хрупкое и драгоценное, что у нас есть.

Когда-то Саша Башлачев объяснял мне, почему не хочет больше петь свои песни: «Они лежали на столе. Их мог взять кто угодно. Скорее всего — женщина. А взял я. Я украл. У женщины украл». Все это казалось очередной «телегой» — странностью, когда Саша был жив.

Янка тогда уже пела — никому не известная. Но для нас, узнавших ее после сашиной смерти, вышло так: он положил песню обратно. Она — взяла.

Янка ни в коем случае не версия Башлачева, это его «бабья» песня. Ее баллады насквозь, навылет трагичны: «…Нас убьют за то, что мы с тобой гуляли по трамвайным рельсам».

Янка оплакивает живых. Но Янка — женщина, и Жизнь — женщина. И пока она поет, мы будем живы.

Мои друзья говорят: «Знаешь про Янку — молчи об этом». Я их понимаю: опять налетят наши купчики, станут трясти хоть «деревянными», да большими рублями, опять повалят на концерты люди, которым не нужна Янка с ее песнями, а надо говорить, что «был, видел» — ан еще один человечек пропал. Но я считаю так: раз в этой стране все еще появляется что-то живое, настоящее — люди должны знать. И еще я надеюсь, что Яночку голыми руками и тугими кошельками не взять. Очень верю…

Марина Тимашева.

«Экран и Сцена», Москва, № 5 01.02.90 г.

…В параллельной плацкарте, в окружении урлы, жрущей пиво из пластмассовых банок для бензина, ехала Янка.

Зрелище и запахи страшные. Все существующие в природе виды панковских причесок.

Заходит Коблов. Коблов и Янка совокупно перекрашивают себе волосы в огненно-атомный цвет, наводящий духовно-колористический мост между купе и плацкартой, усиливающий ирреальность происходящего.

— Он матерился со сцены, — строго сказал майор.

Машка с Янкой переглянулись. Из-за бесстрастных полицейских стен, казалось, доносился печально-могучий бас плененного Полковника.

— Отпустите его! Вы будете его бить! — решительно запищала Янка.

— Что?! Мы?! Да как вы…

— Нет! Я знаю! Вы будете его бить!

Майор опустил глаза.

После всего этого ужаса вышла, сказала вежливо-взволнованно:

— Здравствуйте.

Пела, очень заведенная Ником — отнюдь не «возвращая нам веру и свет», как пытались убедить всех некоторые, а продолжая на другой лад тему эсхатологического отчаяния.

Так как все пишет «Мелодия», то пела словно из клетки микрофонных стоек.

«Ангедония» — плач вселенской женщины.

Опять — не кто-то, «делающий музыку», а процесс горения. Переставая петь, удивленно опускает голову к грифу: что там руки делают?

С. Гурьев.

«КонтрКультУра», Москва, 2/90 г.

…Вообще о фестивале.

Был праздник. В фойе продавалось все — от бубликов до Родины, выступали Янка и Ник, ждали Летова (это уже стало традицией). Было 4–5 башлачевых, 2–3 аквариума, что говорит об общем интеллектуальном взрослении масс. До сих пор аквариумы давили башлачевых — только шум стоял.

О Янке писать не хочется — это сделают все остальные, только все равно «Ангедония» под гитарку, без поддержки электричества, на добрую тыщу человек — это маленький подвиг. Ник опять набрал команду (половина — урла, как обычно). Впечатление, что Ник любит контрастировать. Ну, представьте себе — Ник, рокер № 1 в этой стране, поет свою балладу о любви, а рядом скачет пьянющий Гатт, являя собой живую иллюстрацию к строкам Высоцкого «Забирай Триумфальную арку. Налетай на заводы Рено». Я верю, что Ник откажется от этого — как он отказывался от всех поз.