Яна Дягилева - Янка Дягилева. Придет вода [Сборник статей]

К. Уваров.

«КонтрКультУра», Москва, 2/90 г.

Еб твою мать! Гнедков! Где шляешься ты, вечный странник, с улыбкой, подобной лунному затмению, с хайром, способным закрыть полнеба и вызвать полночь? Только полыхание Янкиной гривы в силах засветить ее. Но где ныне розовокудрая?

А помнишь ли, Янка, себя при дворе помутненного Колесова? Помнишь ли Янка — купала Ты нас, и стали мы — братья в голосе Твоем. Ты — большая река, Янка. И вставала Ты со стула, и уходила по коридору сквозь палево, а потом приходила вновь, и была Ты всегда. И будешь. Ты, Янка — большая река.

Палево передавалось из уст в уста, как хороший анекдот с летальной развязкой. Народ улетал, и при посадке едва различал огни встречной полосы.

М. Володина.

«КонтрКультУра», Москва, 2/90 г.

…Эпохальность и величие русского рока я осознал только в ресторане города Череповца после окончания акустического фестиваля, где сам я выступал в роли артиста и звукорежиссера записывающей бригады фирмы «Мелодия». Череповец был окован 30-градусным морозом, и все три дня в плохо отапливаемой гостинице я жил с внутренним холодом в груди. С таким же холодком наш с Михеевым дуэт прозвучал со сцены и довольно прохладно был принят в зале. Зато с необыкновенным энтузиазмом публика встречала анемичную подделку под АКВАРИУМ, группу АДО, пьяного еще до приезда в Череповец Майка, так и не сумевшего промычать в микрофон хотя бы один куплет, подвыпившую Янку, с грохотом скакавшую под неизбывную умцу-умцу по сцене и голосившую не своим голосом, чтобы затем вскоре повеситься. Кто-то выступал более музыкально и менее пьяно, но водочный перегар и шум бардаков, как знамя рок-н-ролла густо веял по морозным улицам черепноовцового города. После возвращения домой я простудился так, что из немощи выкарабкивался недельным голоданием. Но все эти пустяки смела волна народного энтузиазма в ресторане после окончания «фестиваля». Устроители его организовали грандиозный закусон на тысячу персон, да только водки на каждый стол пришлось лишь по бутылке. И после 3-минутной разминки этой безделицей свирепые рокеры стали требовать с официантов добавки, а те с наглыми рожами отвечали, что ни водки, ни вина во всем Череповце больше нет ни грамма. И все звезды и гордость русского рока, пьяные и трезвые, майки, чайфы, янки, адо, рыжовы и еще не порыжевшие — все, как один затопали ногами и дружно заревели одним могучим всенародным гласом: «Водки! Водки! Водки!» От рева и грохота тряслись и звенели люстры, дребезжали окна, метались, как крысы на тонущем корабле, официанты. И после 10-минутной эпохальности свершилось чудо, и на всех столах заблистала волшебными зайчиками судьбоносная влага в заветных бутылках. Такого размаха и единения не знал даже хваленый Вудсток. Кто после Череповца кинет теперь камень в русский рок с упреком в его мелко-травчатости и сепаратизме? Конечно, никто. А мемориальная доска на стене ресторана — та необходимая малость, которая может восполнить значительные пробелы в истории «русского рока».

Стр. 277, Санкт-Петербург, 1994 г.

По замыслу организаторов, этот Мемориал Башлачева, видимо, должен был быть сдержанным и строгим, в отличие от предыдущих двух ленинградских (1988, 1989) и московского (ноябрь 88-го). Каждый из них был по-своему показательным, потому что, как теперь понятно, все, связанное с именем Башлачева, концентрирует для внимательного взгляда многие проблемы развития, существования и перспектив русского рок-н-ролла. Так уж повелось в России, что главным поводом для объединения людей чаще становится не какая-нибудь позитивная и светлая идея, а похороны и оплакивание посмертно канонизированных героев. И, увы, даже в этих случаях центром внимания становится не сам человек, а миф о нем, отношение к которому имеют как бы и все подряд, но ответственность за свою причастность чувствуют немногие. И уж совсем у немногих находится достаточно силы и понимания, чтобы сохранить в атмосфере неуверенности, печали и безысходности чувство перспективы и сопричастности чему-то большему и просто по возможности лучше делать свое дело.

Первый ленинградский концерт прошел в атмосфере неуверенности и невозможности осознания того, что, собственно, произошло. Но, довольно быстро, лейтмотивом в разговорах рок-сообщества стала безусловная исключительность роли Башлачева в русском рок-н-ролле. И, отягощенные сознанием этого, люди организовали московский лужниковский концерт и второй ленинградский — и были ошеломлены, увидев, что публика в своем большинстве вовсе не склонна относиться к Башлачеву с должным пиететом. Противоречие между местом Башлачева в пантеоне русского рока и очевидной ненужности его тем, ради кого организуются концерты, проявилось вполне недвусмысленно. Московское шоу продемонстрировало также несовместимость (в наших условиях) вполне благородных целей сбора денег на благотворительные нужды и мемориального вечера. Действительно, для того, чтобы собрать деньги, лучше всего организовать просто хороший рок-н-ролльный концерт, а вспоминать Башлачева лучше все-таки среди людей, для которых это действительно важно.

В этой неуютной ситуации оказался и концерт 20 февраля в большом концертом зале «Октябрьский». Полный зал, красно-синяя подсветка, большой портрет Башлачева, черная борода и черный галстук ведущего Анатолия Гуницкого… Концерт был заявлен как акустический: ни Кинчев, ни Цой, ни Гребенщиков, ни Бутусов не были упомянуты в афише (и не выступали), что должно было послужить неким фильтром для публики, потому что имени Башлачева и участников концерта было вполне достаточно для того, чтобы заполнить 2,5-тысячный зал. Слухи о Кинчеве все же ходили, и некоторое количество красногалстучной молодежи просочилось на концерт, создав несколько нервозную обстановку у входа. В отсутствие вышеперечисленных лиц самым притягательным для «молодой шпаны» довольно неожиданно стал Егор Летов, что только добавило мрачности герою подполья.

Первая половина концерта, если не считать регулярных выкриков: «Костю давай!», свиста в адрес неизвестных публике персонажей, таких как Инна Желанная и угрюмо и деловито дефилировавших «спецназовцев», прошла чинно и спокойно: молодящийся герой 70-х Юрий Ильченко, малоизвестный певец «Сайгона» Андрей Дворин, немного растерянная Желанная, инвалид рока Сергей Рыженко, Андрей Макаревич с песнями в духе монологов М. Задорнова… Большим знаком препинания в спокойном течении концерта стал Олег Гаркуша, прочитавший свое стихотворение «Если меня убьют». «Митьки» в Ленинграде всегда к месту и к слову, каковыми оказались и полномочные представители митьковской культуры Дюша Романов и Миша Васильев (ТРИЛИСТНИК). Официальный комфорт самого респектабельного в Ленинграде зала смог нарушить лишь Егор Летов. На протяжении трех коротких песен он выплеснул в лицо зрителям такую порцию ярости и ожесточения — по силе равную двум-трем десяткам гребенщиковских «Козлов», к которым БКЗ уже вроде бы успел привыкнуть — какой привычное вместилище кобзонов и пьех не получало никогда. И… сорвал самые громкие аплодисменты за весь концерт, в которых отчасти потерялась выступавшая следом Янка. Выход Шевчука предваряло длинное инструментальное вступление Никиты Зайцева (скрипка) и Михаила Чернова (флейта), за которыми последовали десятиминутные «цыганские» напевы того рода, который вызывает пренебрежительную усмешку у молодежи, вскормленной на СМИТС и КЬЮР, как нечто «слишком русское» и традиционное раздражение у профессиональных патриотов, как вызывающе антинациональное. Шахрин с Бегуновым непритязательно и уверенно сыграли свой уральский ритм-энд-блюз и выглядели наиболее естественно и уместно.