Юрий Власов - Женевский счет

Что Ленин не вступал ни в какие тайные соглашения с Германией (за проезд через ее территорию) — это факт. Что честный, преданный, но не очень далекий Платтен никогда не добился бы проезда Ленина и других эмигрантов через враждебную России страну — тоже факт. За всех сделал это Александр Парвус (Гельфанд). Этот бывший крупнейший российский революционер, осевший на годы войны в Дании и наживший там на спекуляциях изрядный капитал, имел давнюю и прочную связь с германским Генеральным штабом, и прежде всего генералом Людендорфом.

Именно после консультаций с Парвусом было принято предложение Платтена о пропуске русских революционеров через Германию. В данной истории Парвус действовал по собственной инициативе, да, помимо всего прочего, Ленин его презирал и считал человеком нечистоплотным, хотя все об их истинных отношениях мог бы рассказать один из наиболее доверенных к Ленину соратников — Яков Станиславович Фюрстенберг (Ганецкий); немало знал и несдержанный на язык, а временами непростительно болтливый Карл Бернгардович Радек. Ну и Вильгельм Гогенцоллерн знал…

Платтен вспоминал:

«В Заснице (германский порт на побережье Балтийского моря. — Ю. В.) мы оставили немецкую территорию; перед этим было проверено число едущих, сняты пломбы с багажного вагона и состоялась передача багажа. Пассажирский пароход «Треллеборг» доставил нас в Швецию. Море было неспокойно. Из 32 путешественников не страдали от качки только 5 человек, в том числе Ленин, Зиновьев и Радек; стоя возле главной мачты, они вели горячий спор. На берегу нас встретил Ганецкий и шведская депутация».

В 1966 г. после спортивных выступлений в Норвегии я проделал сей путь на пароме «Треллеборг» — только в обратном направлении — из Швеции в Германскую Демократическую Республику. Погода выдалась штилевая. Никого не укачало, даже меня, склонного к тому чрезвычайно. Так что и я мог постоять у той главной мачты…

Зиновьев не мог не вспоминать (был он тщеславен до непотребства и никаких иных чувств, кроме брезгливости и презрения, не вызывает). А что до мученической смерти, своими кровавыми делами в годы революции он многократно перезаслужил ее, как и почти все его «великие» товарищи по борьбе за освобождение человечества. Освобождали тем, что убивали. Так вот, Зиновьев вспоминает:

«…Уехали. Помню жуткое впечатление замерзшей страны, когда мы ехали по Германии. Берлин, который мы видели только из окна вагона, напоминал кладбище…

Все мы были твердо уверены, что по приезде в Ленинград (Зиновьев писал воспоминания после переименования города. — Ю. В.) мы будем арестованы Милюковым и Львовым. Больше всех в этом уверен был В. И. (после Ленина миллионы русских будут вот так же уверены, что их непременно арестуют; и по милости вождя диктатуры пролетариата их арестовывали! — Ю. В.). И к этому он готовил всю группу товарищей, следовавших за ним. Для большей верности мы отобрали даже у всех ехавших с нами официальные подписки в том, что они готовы пойти в тюрьму и отвечать перед любым судом за принятое решение проехать через Германию (но, конечно же, не перед той «тройкой» во главе с Ульрихом: рассмотрение дела — 5–10 минут. Если к смерти — расстрел тут же в подвале, если оставляли в живых — десять-двадцать лет лагерей. — Ю. В.).

В Белоострове нас встречают ближайшие друзья. Среди них Каменев, Сталин и многие другие. В тесном полутемном купе третьего класса, освещенном огарком свечи, происходит первый обмен мнениями. В. И. забрасывает товарищей рядом вопросов…

Перрон Финляндского вокзала в Ленинграде. Уже ночь (это поздний вечер 16 апреля. — Ю. В.). Только теперь мы поняли загадочные улыбки друзей. В. И. ждет не арест, а триумф. Вокзал и прилегающая площадь залиты огнями прожекторов. На перроне длинная цепочка почетного караула всех родов оружия. Вокзал, площадь запружены десятками тысяч рабочих, восторженно встречающих своего вождя. Гремит «Интернационал». Десятки тысяч рабочих и солдат горят энтузиазмом…»

Вспоминала и Елена Усиевич. Ее муж — купеческий сын Григорий Усиевич 26 лет с лишком, большевик-ленинец — тоже едет в «запломбированном» вагоне, едет и не ведает, что жить ему считанные месяцы: рухнет, сраженный наповал белыми, в августе 1918-го. Будет он тогда комиссаром на Восточном фронте, возникшем после мятежа чехословаков.

«…Все сношения с германскими железнодорожными властями велись через Платтена, — писала Усиевич. — На больших станциях поезд наш останавливался преимущественно по ночам. Днем полиция отгоняла публику подальше, не давая ей подходить к вагону…

Рисовка в присутствии Ильича была невозможна. Он не то чтобы обрывал человека или высмеивал его, а просто как-то сразу переставал тебя видеть, слышать…

Так прошло трехдневное путешествие по Германии. Но для нас эта дорога оказалась самой легкой ее частью, и именно потому, что в наш вагон никто не входил, сами мы не выходили и, таким образом, ни с кем посторонним не сталкивались…

В Петроград мы приехали поздно ночью. На перроне был выстроен почетный караул матросов. Это ошеломило… Мгновение спустя толпа уже вынесла его на броневик на площади, и под темным низким небом Петрограда зазвучала речь Ленина.

Прямо оттуда — во дворец Кшесинской, где, несмотря на то что было уже около трех часов ночи, собрались питерские рабочие-большевики. Толпа стояла и под окнами дворца. И снова выступление Ленина перед замершей в напряженном внимании толпой…

А выйдя утром на улицу, мы увидели и приветствие буржуазии: стены главных улиц Питера были оклеены плакатами: «Ленина и компанию — обратно в Германию»…

Несколько дней спустя почти все мы разъехались по разным городам России…»

Сталин был школярски точен, когда писал: «Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции».

Вера Ленина в марксизм граничила с религиозной. Отсюда и такие слова: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».

Ни на мгновение не забывал: главное в марксизме — это учение о диктатуре пролетариата. Только эта диктатура и способна преодолеть сопротивление государств капиталистов, с их армиями, полициями, судами и несметными богатствами.

Писал: «Ограничивать марксизм учением о борьбе классов — значит урезывать марксизм, искажать его, сводить его к тому, что приемлемо для буржуазии. Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата. В этом самое глубокое отличие марксизма от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа».

Уничтожить зло. Очистить землю от господства одного человека над другим. Навсегда покончить с властью денег.

Из 7 лет после возвращения из эмиграции в апреле семнадцатого и до кончины Ленин будет чувствовать себя здоровым лишь три года: 1917–1919-й (но и в 1918-м его намучает ранение). Итак, из 7 лет лишь 2 года с небольшим Ленин будет здоров. Безусловно, ряд причин ускорили износ сосудов, но, в общем-то, он приехал для главного, узлового дела жизни уже непоправимо больным, без преувеличения — обреченным.