Виктор Андрющенко - В огне и тишине

— Заткнись, гниль! — крикнул из угла Костя. Николай повернул голову в его сторону, зарычал:

— А, так и ты тут! Живой! Ну, сейчас твоя жизня и кончится. — И вдруг, как перед нырянием в воду глубоко вдохнув воздух, нечеловечески заверещал: — Вот его к стенке! Он дезертир! Гад! Палач! Фашист! Это он меня!

Николай припадочно забился в руках солдат. Майор вскочил со скамейки, крикнул:

— Уберите его отсюда! Обоих! Вон! Во двор! Стеречь!

Николая поволокли во двор. Костя спокойно, вперевалочку пошел следом. Митька тоже встал, шагнул к двери.

— А ты сиди, шпендрик. С тобой еще поговорить хочу. Панькин! Где вы там, Панькин! Мне сегодня дадут поесть?!

Проворный Панькин подтащил увесистый вещмешок, развязал, достал и положил на стол яркую банку с американскими консервами, кусок сала, горбушку черного хлеба, большую, чуть приржавленную селедку, крупную золотистую луковицу, два яблока. Поставил кружку, фляжку. От всего этого шел одуряюще аппетитный запах, и Митька, забывшись, громко сглотнул заполнившую рот слюну.

Майор покосился на него, чуть улыбнулся, протянул руку, обхватил Митьку, привлек к себе:

— Изголодался, брат? Чем жил?

Митька, с трудом отведя глаза от стола, как-то рассеянно глянул на врача и машинально пробормотал:

— А кислицами, дикими грушами да каштанами…

Подумав, зачем-то вяло стал рассказывать:

— Да нет. Нас, конечно, кормили. Баландой из кукурузной крупы. А потом мы и сами добывали. Пробирались ползком на станцию Индюк. Там фриц много наших лошадей побил бомбежкой. Так мы шкуру подрежем, а потом отхватим ножом кусок мяса и ползком назад, в лес. Мясо на палочку кусочками нанижешь и над костром поджаришь — вкусно!

Митька опять сглотнул слюну и мечтательно повторил:

— Вкусно…

— Да, дохлая полусырая конина — это, безусловно, деликатес. Только после твоего рассказа, Дмитрий, — тебя, кажется, так зовут? — после твоих «шашлыков» что-то есть расхотелось. Черт! Панькин, а ну-ка попробуйте что-нибудь выжать из фляги.

Панькин расторопно достал алюминиевую кружку, протер пальцем, подул в нее и аккуратно нацедил из фляги спирта. Майор поднес кружку к лицу, со злым отвращением вдохнул запах, глянул на Митьку, чуть кивнул головой и, запрокинувшись, влил жидкость в рот. Глотнул, отломил корку хлеба, поднес к самому носу, шумно втянул воздух ноздрями, чуть прикрыл заслезившиеся глаза, посидел не шевелясь и вдруг рывком наклонился к столу, стал торопливо хватать все съестное, что попадалось под руку, и бросать в рот. Покривившись, судорожно глотнул, сердито бросил Митьке:

— Ты что сидишь как на смотринах? А ну давай ешь, шпендрик!

Митька потянулся к яркой банке, придвинул ее к себе и, отделив ножом кусок сосисочного фарша, проглотил его, не разобрав и вкуса. И случилось стыдное, о чем потом всю жизнь жалел: забыв об всем, он доставал ножом все новые куски нежно-розового, ароматного, одуряюще вкусного консервированного мяса и глотал, глотал, давясь и поперхаясь. Опорожнив банку, он привычно сунул туда палец и провел по кругу, очищая от остатков жира и консервов. Обсосал палец, повертел в руках банку и с сожалением отставил в сторону. И тут только заметил, что в комнате тихо. Поднял глаза и встретился с ласково-печальным взглядом майора, перевел глаза на Панькина и покраснел: столько негодующего осуждения, даже возмущения было написано на его лице. Панькин издал какой-то звук, похожий на всхлип, шумно выдохнул и вполголоса высказался:

— Ну ты даешь, пацан… То ж майору на двое суток паек. Ну даешь… Кашаглот.

— Отставить, Панькин. Нормально пообедал парень. И потом… Кстати, не в данном случае, а вообще надо говорить не кашаглот, а кашалот.

— Слушаюсь, товарищ военврач. А только же то разные звери: кашалот — он все в море промышляет, а энтот… больше по котелкам да по банкам ударяет.

— Хватит! — майор ударил кулаком по столу. Подпрыгнули, задребезжали металлические посудины, вскочил и вытянулся у стола Панькин. Вскочил и Митька, испуганно глядя на майора. И вдруг понял, что тот пьян.

Майор был действительно пьян, на грани беспамятства. Пока Митька самозабвенно разделывался с консервами, майор смотрел на него сквозь пелену слез, застилавших глаза, и, не закусывая, опорожнял фляжку.

— Василий Петрович, — закричал майор. — Я написал записку полковнику Гринбергу в пятьдесят четвертый ППГ. Она у вас? Дайте сюда.

Лейтенант, сидевший по ту сторону стола, достал из полевой сумки вчетверо сложенный листок, подал майору. Тот развернул его, долго, покачиваясь, вчитывался.

— Вот. Все правильно. Как вы полагаете, надо дописать, что мальчик — мой… мой… мой родственник, а?

— Не надо, Александр Иванович, — мягко возразил лейтенант. — Полковник всегда с уважением к вам относился. Он все сделает, раз вы его просите.

— Так. Значит, сделает. Тогда берите парнишку и — в Туапсе. К Гринбергу. Прямо в госпиталь. Да-с.

— Товарищ военврач первого ранга, но я не могу — сейчас придут машины, надо разворачивать медсанбат.

— Да-с, — отрешенно отозвался майор и вдруг встрепенулся:

— Что? Не можете? То есть как это не можете? Это приказ!

— Но санбат…

— Прекратить! — майор снова ударил кулаком по столу, и этот звук слился с нечеловеческим воплем, оборвавшимся в треске автоматной очереди во дворе.

— Что там? — мгновенно протрезвев, спросил майор.

Лейтенант и Панькин выскочили за дверь. Врач встал и тоже пошел во двор, за ним — Митька.

Первое, что увидел Митька, был Костя, уткнувшийся носом в землю и вцепившийся волосатыми руками в жухлую траву. Митька уперся взглядом в несуразно торчащий в Костиной спине какой-то сук, вокруг которого чернело и расплывалось пятно на гимнастерке. Не сразу понял, что это — рукоять горноегерского ножа, а сообразив, вдруг не почувствовал под собой ног и непроизвольно сел. Машинально наблюдал, как лейтенант осматривал Костю, как волокли откуда-то из-за дровяника грязное, окровавленное тело Николая… Слышал, но не воспринимал доклад Власенко майору:

— Они сидели рядом. Потом этот откуда-то выхватил тесак и с размаху тому в спину, а сам, как заяц, скачками за сарай. Ну, я его и срезал очередью.

— Откуда нож?

— Не знаю, товарищ майор.

— Их обыскивали?

— Того, раненного ножом, я сам обыскивал. А этого не знаю.

— Лейтенант! Этого… убийцу обыскивали?

— Кажется, нет, товарищ военврач.

— Что значит — кажется? Сейчас прибудет особист. Потребует объяснений. Кому отвечать? Я старший. Значит, мне?

— Что за шум, а драки нет? — показным простецким обращением прервал майора старший лейтенант, неслышно подоспевший с дороги.

Майор обернулся к нему и холодновато-равнодушно констатировал:

— Ага. Легок на помине. Ну так вам, старший лейтенант, и карты в руки.