Виктор Андрющенко - В огне и тишине

— Вилли! Шнапс есть. Рядом! Фюнфцен минутен! Ящик!

Вилли подозрительно уставился в глаза Сергею, для чего задрал его голову за подбородок:

— Врать?

Сергей клятвенно сложил руки на груди.

Вилли устрашающе выпучил глаза, рявкнул:

— Гут! Шнель! Цен минутен!

Сергей подобострастно закивал, помчался в глубину двора. По дороге прикидывал: «А если осечка? Какая надежда? Глаза? У кошки тоже глаза. Ночью даже светятся. А жилка? Над самой ключицей. Сразу, как зашла, вроде не было, а потом набухла и стала пульсировать. Потом? А ты видел? Может, она все время у нее так. К черту жилку! Что еще, еще, еще? И все-таки глаза! Ведь предупредила же их полыханием! Без слов предупредила. И боялась чего-то…

Ясно, что не за себя. Но как к ней попасть? Там же эсэсовцы. Сказать: к генералу? Чего доброго, к генералу и поведут, если не пристрелят, или в гестапо отправят».

Подбежав к штабу, Сергей увидел, что солдаты торопливо выносят и грузят в крытые автомашины тяжелые ящики, старинные кресла, столы. «А, была не была!» Смело подбежал к трем солдатам, с трудом тащившим тяжелый диван, подставил плечо, помог его втиснуть в кузов машины и вместе с теми же солдатами вбежал в здание. «Так. Теперь куда? Ага, кажись, в эту дверь. Нет, мне сегодня явно везет, — ликуя, подумал Сергей, сразу охватив взглядом огромный знакомый уже кабинет и в углу за черным роялем худенькие плечики Анны в белой с рюшами кофточке. Не обращая внимания на шум и топот в здании, она тихо перебирала клавиши.

Сергей кашлянул. Горло здорово пересохло и получилось грубо.

Анна испуганно вскочила, обернулась. Стояла неподвижно и молча, хотя левая рука мелко-суматошно, словно в трясучке, ползла от пояска к груди и все вроде пыталась нащупать несуществующую пуговицу и застегнуть несколько низковатый вырез.

Сергей громко зашептал:

— Мне позарез нужно к твоему генералу. Где он?

Анна повела глазами влево, на массивную дубовую дверь, и испуганно раскинула руки, преграждая путь:

— Там эсэс и овчарки. Что ты хочешь?

Мгновение помедлил и прошептал:

— Карту. Карту! Оперативную. Которую генерал обещал.

Девушка неожиданно открыто посмотрела Сергею в глаза:

— Я знаю обстановку. На любой карте все воспроизведу.

Сергей торопливо, напрягаясь, соображал: «Нарисуешь? А кто ты есть? И кто поверит твоему рисованию? Что же делать? Нет ли здесь чего? Тот жирный переводчик доставал какие-то бумаги из стола».

Шагнул к столу.

— Не надо, парень, — зашелестел голос. — Там ничего нет. Все убрали. Передатчик тоже. Сам ты отсюда уйти не сумеешь. Таня и Коля погибли. Здесь есть выход в сад. А карту я нарисую, поверь.

В голове у Сергея все перевернулось: «Да пропади она пропадом, карта. Номера частей я помню. Основной маршрут на Армавир знаю. Вооружение подсчитал. Предательскую сволочь засек. А с этой пигалицей… Шут ее знает, кто она и что она. Не трогать, уйти через сад?»

— Парень, мое пальто в той комнате. Туда нельзя. Дай свою шинель. Ты в куртке не замерзнешь. Без меня дороги не найдешь. А если еще и овчарки…

Сергей решился:

— Оружие!

Анна бесшумно отодвинула ящик массивного стола, достала парабеллум, подала. Он как-то сразу поверил девушке, скинул шинель, набросил ей на плечи, заглянул в ящик, схватил лежавшую там еще одну полную обойму. Кинулся к двери в сад, прислушался, остерегаясь повернул ключ в скважине. Замок открылся почти без щелчка, дверь подалась без скрипа. Видно, этой потайной дверью черные хозяева пользовались не один раз.

Январь и на Кавказе — январь. На дворе — бр-р-р!

«Ничего, хорошая пробежка — и пар пойдет. Фу ты! Но эта же птаха в туфельках. Будто багром зацепила. Ну, куда я с ней, куда?»

— Налево, за глиняным забором, спуск в ущелье.

«Ишь ты, а город-то знает. Молодца!» Сергей перемахнул через невысокий забор-дувал, свесил руки, ухватился за полупустую шинель и почти без усилий перекинул через глиняную изгородь девушку.

Присели. Прислушались.

— Ну что, Нюрка, айда?

Неожиданно на Сергея брызнул такой доверчивый и даже счастливый взгляд, что он оторопел от неожиданности.

— Ты что?

— Да родненький же ты мой! Я верила, я надеялась и… боя-алась… — неожиданно расплакалась девушка.

— Ты! Дура, чи что ли! Фрицы ж кругом. Нашла время плакать.

— Я за тебя боялась: что не схитришь, погибнешь зря. Коля и Танюша отказались. Его приказали — в гестапо. Ее — в солдатский бордель. Тогда они и подорвали себя вместе с охраной гранатой. А вот генерала только царапнуло…

— Хватит! — жестко оборвал он хриплым голосом. — Дорогу знаешь? Показывай! Да обувку первым делом надо для тебя подходящую добыть. В туфлях ты — не ходок.

Сергей несколько дней писал и переписывал свой отчет-донесение. К чисто специальным сведениям все время приплетались яркие побочные, попутные картины, события. То засада под Невинномысском, то переправа через Уруп под Армавиром… А потом этот поселочек в лесу — Михизеева Поляна в Ярославском районе. Этот гад, эсэсовец, комендант Густав Гофман. И горы людей — мужчин, женщин, детей под кинжальным пулеметным огнем со всех сторон. В упор. С двадцати метров. И девочка… Взяла немца за ствол автомата, потянула за собой. «Мама!» — кричит. А он… Мать штыком. А девочку… за ножки и головой об дерево… Не меньше двухсот человек. Если б не Аня, не стерпел бы. Такое не стерпишь. Не дала нажать на курок.

А в ауле Понежукай… На помосте — виселица. Возвели Екатерину Дмитриевну Сорокину — жену партизана. Надели петлю на шею, под ноги сунули качающийся чурбачок. И оставили на ночь под скрытой охраной. Никто не пришел. Тогда привели дочерей Раису и Зою с грудными детьми. Женщинам надели петли, детей голеньких бросили на холодный камень у их ног.

Дети синели и заходились в крике. Матери рвались к ним, но веревки на шеях не пускали. Тогда Зоя спрыгнула с чурбачка и задергалась в петле. Тут же подскочил палач и обрезал веревку. Женщина тяжело пришла в себя. Эсэсовец схватил голенького ребенка, сунул Зое в лицо, что-то пролаял. Женщина молчала, и слезы стекали по ее фиолетовым щекам.

Палач опять смастерил петлю и, поставив уже два чурбачка (веревка стала короче), велел взобраться туда женщине, вновь накинул ей на шею веревку.

Сергей, лежавший за плетнем, достал парабеллум и, дернув за щечки, взвел. Аня, ни слова не говоря, легла на пистолет и впилась пальцами и зубами в Сергеев рукав. Сергей попытался высвободить руку. Не тут-то было. Вместе с рукой пришлось таскать легкое, но упрямое тельце Анны.

— Пусти. Не могу. Твари…

— Нельзя, миленький, — не разжимая зубов, бубнила Аня. — Терпи, родненький. Запоминай.

Неожиданно сорвалась со своей подставки Екатерина Дмитриевна, и пока замешкавшийся палач подбежал к ней, голова ее безвольно свесилась набок. Спрыгнула с чурбачка и Раиса, но палач заботливо подхватил ее на руки и опять водрузил на подставку.