Лев Троцкий - Военная доктрина или мнимо-военное доктринерство

Признание недоступности для Красной Армии защиты укрепленных пунктов (Тухачевский) в общем и целом правильно подводит уроки прошлого периода, но ни в какой случае не может быть признано безусловным указанием для будущего. Защита укрепленных пунктов требует крепостных войск или вернее войск высокого уровня, сплоченных опытом и уверенных в себе. В прошлый период мы это только накопляли. Каждый полк в отдельности и вся армия в целом были живой импровизацией. Можно было обеспечить подъем, порыв — и мы этого достигали, но нельзя было искусственно создать необходимую рутину, автоматическую спайку, уверенность соседних частей во взаимной выручке. Нельзя было приказом создать традиции. Теперь это в значительной мере есть и будет накопляться чем дальше, тем больше. Этим самым заложены предпосылки как для лучшего ведения маневренных операций, так — в случае нужды — и для позиционных действий.

Надо отказаться от попыток строить абсолютную революционную стратегию, беря для нее элементы из ограниченного опыта трехлетней гражданской войны, где части определенного качества сражались в определенных условиях. От этого очень хорошо предостерегал Клаузевиц.

≪Совершенно естественна, — писал он, — что в революционных войнах (Франции) оказался такой, а не иной способ сражаться; способ, который теория вперед предвидеть не могла. Но зло состоит в том, что эти способы, построенные на данных условиях, легко могут пережить сами себя; они остаются неизменными в то гремя, когда, обстоятельства понемногу совершенно изменились. От этого именно должна предохранить ясная и разумная критика. Такому методизму подчинялись в 1806 г. прусские генералы≫ и пр. Увы, не одни только прусские генералы склонны к методизму, т.е. к шаблону и трафарету.

Второй специфической чертой революционной стратегии объявляется наступательность. Попытка построения на этом доктрины представляется тем более односторонней, что в эпоху, предшествовавшую мировой войне, стратегия наступления культивировалась в отнюдь не-революционных штабах и военных академиях почти всех больших стран Европы. Вопреки тому, что пишет т. Фрунзе [4] См. цитированную статью в ≪Красной Нови≫. , наступление было (да формально остается еще и сейчас) официальной доктриной Французской Республики. Жорес неутомимо боролся против доктринерства чистого наступления, противопоставляя ему пацифистское доктринерство чистой обороны. Крутая реакция против традиционной официальной доктрины французского Генерального Штаба наступила в результате последней войны. Небесполезно будет здесь привести два ярких свидетельства. Французский военный журнал ≪Ревю Милитэр Франсэз≫ (1-е сентября 1921 г., стр. 366) приводит следующее положение, включенное французским Генеральным Штабом в 1913 г. в заимствованный у немцев ≪ Устав о ведении боевых действий крупными единицами≫. ≪Уроки прошлого — читаем мы здесь — принесли свои плоды: французская армия, вернувшись к своим традициям, не допускает отныне в ведении операции другого закона, кроме наступления≫. ≪Этот закон, — говорит журнал — введенный вскоре затем в наши уставы по общей тактике и частной тактике отдельных родов оружия, должен был лечь в основу всей нашей военной науки, которая внедрялась в сознание как слушателей нашего Генерального Штаба, так и нашего командования, при помощи собеседований, практических упражнений на карте или в поле и, наконец, путем так называемых больших маневров≫.

≪Это обстоятельство — продолжает военный журнал — вызвало в то время такое увлечение знаменитым законом наступления, что всякий, кто дерзнул бы выступить с какой-нибудь оговоркой в пользу обороны, встретил бы очень плохой прием. Чтобы быть хорошим слушателем Генерального Штаба, было необходимо, хотя и недостаточно, беспрестанно спрягать глагол атаковать≫.

Консервативный ≪Журнал де Дэба≫, в № от 5-го октября 1921 г,, подвергает под тем же углом зрения резкой критике вышедший этим летом устав пехотных маневров. ≪В начале этой отличной книжки — говорит газета — излагается целый ряд принципов, выставляемых, как официальная военная доктрина 1921 года. Эти принципы превосходны; но почему составители отдали дань старому обычаю, почему первую страницу они посвящают прославлению наступления? Почему на самом видном месте они выставляют следующую аксиому: тот, кто нападает первым, действует на психологию противника обнаружением воли, более сильной, чем воля последнего≫?

Проанализировав опыт двух выдающихся моментов борьбы на французском фронте, газета говорит: ≪Наступление может подействовать только на психологию противника, лишенного средств, или слабого в такой степени, на какую никогда нельзя рассчитывать. На противника, сознающего свою силу, атака вовсе не производит угнетающего действия. В факте неприятельского наступления он отнюдь не видит обнаружения воли, более сильной, чем его собственная. Если оборона сознательно задумана и подготовлена, как в августе 14-го (немцами) или как в июле 18-го года (французами), тогда, наоборот, обороняющийся считает, что его воля сильнее, потому что противник попадает в западню.

≪Вы делаете странную психологическую ошибку, — продолжает военный критик — опасаясь пассивности француза и его пристрастия к обороне. Француз всегда готов броситься в наступление — будь то первым или вторым, — в наступление, как следует организованное. Но не рассказывайте ему больше сказок из ≪Тысячи и Одной Ночи≫ о господине, который атакует первым, обладая более сильной волей≫.

≪Одним фактом наступления еще не обеспечивается успех. Оно бывает успешно, когда для него собраны всевозможные средства, превосходящие средства противника. Ибо, в конце концов, побеждает всегда тот, кто оказывается более сильным в момент борьбы≫.

Конечно, можно попытаться отвести этот вывод, как вытекающий из опыта позиционной войны. На самом же деле, он вытекает из маневренной войны с еще большей непосредственностью и очевидностью, хотя и в ином виде. Маневренная война есть война больших пространств. В стремлении истребить живую силу врага, она не дорожит пространством. Ее подвижность выражается не только в наступлении, но и в отступлении, которое есть только перемена позиции.

В первый период революции красные войска вообще уклонялись от наступления, предпочитая братание и разговоры. В период, когда революционная идея стихийно разливалась по стране, этот метод был очень действителен. Белые в тот период, наоборот, пыталась форсировать наступления, чтобы удержать свои войска от революционного распада. Даже и после того, как разговоры перестали быть важнейшим ресурсом революционной стратегии, белые продолжали отличаться большей наступательностью, чем мы. Только постепенно красные войска развили в себе активность и уверенность, обеспечивающие возможность решительных действий. Маневренность чрезвычайно характеризует дальнейшие операции Красной Армии. Конные рейды являются наиболее ярким выражением этой маневренности Однако же, рейдам нас научил Мамонтов. У белых же мы учились острым прорывам, обхватам, проникновению в тыл противника. Вспомним-ка! Против белых отрядов мы первое время пытались охранять Советскую Россию кордоном, держась друг за друга. Только потом, научась у врага, смыкались в кулаки и придали этим кулакам подвижность, посадили рабочих на коней, научились совершать крупные конные налеты. Уже этого маленького усилия памяти достаточно, чтобы понять, как неосновательно, односторонне, теоретически и практически фальшиво звучит ≪доктрина≫, будто революционной армии, как таковой, свойственна маневренная наступательная стратегия. В известной обстановке она свойственна больше всего контр-революционной армии, которая недостаток количества вынуждена возмещать работой квалифицированных кадров.