Леонид Наумов - Сталин и НКВД

Исследование показало, что «честность», с точки зрения Хрущева, не означает «идеализм», не означает «преданность большевизму» (можно быть «с налетом национализма»), не означает личной честности (можно быть «интриганистым»), не означает «бескорыстный».

Мне кажется, что для того, чтобы правильно понять, надо рассмотреть очень выразительный эпизод. Дело в том, что, как известно, в 1923 году Хрущев одно время поддерживал троцкистов. Когда в 1937 году встал вопрос об избрании его первым секретарем МГК, он оказался в деликатной ситуации: «я решил рассказать обо всем Сталину. Но прежде решил посоветоваться с Кагановичем. Мы с Кагановичем давно знали друг друга, он ко мне хорошо относился, покровительствовал мне. Каганович сразу напустился на меня: «Что вы? Зачем это вы? Что вы? Я знаю, что это было детское недопонимание». А случилось то перед съездом партии, то ли XIII, то ли XII. Я был избран тогда в окружной партийный комитет. Говорю Кагановичу: «Все-таки это было, и лучше сказать сейчас, чем кто-нибудь потом поднимет этот вопрос, и уже я буду выглядеть как человек, скрывший компрометирующие его факты. А я не хочу этого. Я всегда был честным человеком и перед партией тоже хочу быть честным». «Ну, я вам не советую», — говорит Каганович. «Нет, я все-таки посоветуюсь с товарищем Сталиным». Этот пример показывает, что в системе ценностей Хрущева честность — синоним откровенности. Честность коммуниста — означает откровенность коммуниста перед партией.

Если «честность коммуниста» столь важное качество, то что означает «коммунист»? «Член партии»? Здесь нас ждет для кого-то, возможно, неожиданное наблюдение. Хрущев часто упоминает слово коммунист, но практически не дает расшифровки этого понятия. Типичным можно считать высказывание: «в мое время заведовал агитпропом Сергеев. Я не помню его настоящую фамилию, он был еврей. Это был замечательный коммунист, преданный делу партии, и хороший работник. К сожалению, он, как и многие тысячи ему подобных, погиб во время террора, который ввел в партии Сталин». Как видим, само по себе это слово не несет особенной смысловой нагрузки и, скорее всего, означает просто констатацию «член коммунистической партии». То есть «свой», «наш, проверенный, товарищ».

Практически единственный раз, когда он пытается расшифровать это понятие, является следующий эпизод: «В то время я смотрел на вещи идеалистически: если человек с партийным билетом и настоящий коммунист, то это мой брат и даже больше, чем брат. Я считал, что нас всех связывают невидимые нити идейной борьбы, идей строительства коммунизма, нечто возвышенное и святое. Каждый участник нашего движения был для меня, если говорить языком верующих, вроде апостола, который во имя идеи готов пойти на любые жертвы. Ведь тогда, действительно, чтобы быть настоящим коммунистом, больше приходилось приносить жертв, чем получать благ. Это не то, что сейчас среди коммунистов, когда есть идейные люди и много неидейных, чиновников, подхалимов и карьеристов. Сейчас членство в партии, партийный билет — это надежда на лучшее приспособление к нашему обществу. Ловким людям удается получать больше других, не имея к тому данных ни по качеству, ни по количеству вложенного ими труда. Это факт и большой бич в наше время. А в то время всего этого было меньше, хотя уже начиналось».

Сейчас я не ставлю задачи анализа степени субъективной правдивости утверждений Хрущева. Конечно, трудно проверить (и поверить!) утверждение: «Когда до революции я работал слесарем и зарабатывал свои 40–45 рублей в месяц, то был материально лучше обеспечен, чем когда работал секретарем Московского областного и городского комитетов партии. Я не жалуюсь, а просто иллюстрирую, как мы тогда жили. Мы жили для дела революции, ради будущего коммунизма, все и вся было у нас подчинено этому. Нам было трудно. Но мы помнили, что первыми в мире строим социализм и поэтому должны затянуть ремешки потуже». Но в данный момент я предлагаю понять систему ценностей автора мемуаров (пусть и декларируемую), а не проверять его откровенность.

Очень показательно, что это воспоминание «о братстве коммунистов» связано у него в тексте с именем Берия: ««После первой встречи с Берия я сблизился с ним. Мне Берия понравился: простой и остроумный человек. Поэтому на пленумах Центрального Комитета мы чаще всего сидели рядом, обмениваясь мнениями, а другой раз и зубоскалили в адрес ораторов. Берия так мне понравился, что в 1934 г., впервые отдыхая во время отпуска в Сочи, я поехал к нему в Грузию… Воскресенье провел у Берии на даче. Там у него было все грузинское руководство. На горе стояли дачи Совнаркома и ЦК партии… Как видно отсюда, начало моего знакомства с этим коварным человеком носило мирный характер». В дальнейшем мы внимательно изучим отношение Хрущева к Берия. Сейчас важно показать, что «светлые идеалы» противостоят в сознании автора «коварству Берия». Хрущев потому и говорит о своих идеалах в контексте упоминания о Берия, что хочет показать свою «наивность» в 30-ые гг. Он верил всем, кто коммунист, поверил и «коварному Берия».

Если мы продолжим попытку использовать фигуру Сталина как путеводную нить, то увидим, что «главный грех» Сталина: недоверие к товарищам по партии. Вспоминая, как они с Микояном жили у Сталина во время отпуска, Хрущев рассказывает показательный эпизод: «Однажды, еще до обеда, Сталин поднялся, оделся и вышел из дома. Мы присоединились к нему и стояли втроем перед домом. И вдруг, безо всякого повода, Сталин пристально так посмотрел на меня и говорит: «Пропащий я человек. Никому не верю. Сам себе не верю». Когда он это сказал, мы буквально онемели. Ни я, ни Микоян ничего не смогли промолвить в ответ. Сталин тоже нам больше ничего не сказал. Постояли мы и затем повели обычный разговор. Я потом все время (выделено мной. — Л.Н.) не мог мысленно отвязаться от этих слов. Зачем он это сказал? Да, все мы на протяжении длительного времени видели его недоверие к людям. Но когда он так категорично заявил, что никому и даже сам себе не верит, это показалось ужасным. Можете себе представить? Человек, занимающий столь высокий пост, решающий судьбы всей страны, влияющий на судьбы мира, — и делает такое заявление? Если вдуматься, если проанализировать под этим углом зрения все зло, содеянное Сталиным, то станет понятно, что он действительно никогда и никому не верил. Но тут есть и иная сторона дела. Одна — не верить, это его, так сказать, право. Конечно, это создает тяжелое душевное состояние у человека, имеющего такой характер. Но другое, когда человек, который никому не верит, обладает характером, толкающим его поэтому на уничтожение всех тех, кому он не верит. Вот почему в его окружении все были временными людьми (выделено мной. — В. Н.). Покамест, он им в какой-то степени еще доверял, они физически существовали и работали. А когда переставал верить, то начинал «присматриваться». И вот чаша недоверия в отношении того или другого из людей, которые вместе с ним работали, переполнялась, приходила их печальная очередь, и они следовали за теми, которых уже не было в живых».