Ольга Хорошилова - Молодые и красивые. Мода двадцатых годов

И он не мог без Востока. Грузная парча, рыхлый бархат, кровавый шелк, затейливая вышивка в китайском и османском вкусе, рукава-«копыта» и рукава-«пагоды», гомон многоцветья, пышные ароматы. И при этом простой крой, скупой, сверхэкономичный, который Пуаре настойчиво прививал европейской моде еще в десятые.

Зимняя куртка от Поля Пуаре

1926 год . Фонд А. А. Васильева

И конечно, он совсем не мог без маскарадов. Каких только не придумывал. В 1919 году – «Праздник цирка», «Праздник нуворишей» и «Праздник на дне морском». В 1921-м по заказу принцессы Мюрат – «Бал попугаев» в парижской Опере. В 1924-м участвовал в грандиозном «Китайском бале» – его, наряженного мандарином, очень эффектно в тряском паланкине внесли в здание Оперы четыре безмолвных раба.

Поль Пуаре. Пальто в китайском вкусе

Около 1923 года.

Фотография Ричарда Хотона.

Электронный архив Института костюма в Киото. http://www. kci. or.jp/archives/digital_archives

Но, пожалуй, главное, что удалось Пуаре в сложные для него двадцатые, – это грандиозная по размерам и вложенным личным средствам рекламная кампания собственного модного дома. Три шоурума – три баржи, пришвартованные на Сене у моста Александра III. А названия! «Любовь», «Орган», «Наслаждение». Не названия даже – императивы: любите роскошь, внимайте моде, наслаждайтесь ароматами.

На барже «Любовь», расписанной синими гвоздиками, раскинулись райские кущи дизайна – столовая, гостиная и спальня, созданные домом «Мартин». «Наслаждение», вся в расписных алых анемонах, представляла собой парфюмерный бутик, в котором погружались в волшебные плотные и плотские запахи компании «Розин». В ресторане баржи подавали изысканные блюда, в которых Пуаре тоже знал толк – еще в 1919 году он основал и возглавил «Клуб истинных ста», членами которого были самые капризные гурманы Европы. Баржа «Орган» стала плавучей галереей мод. На одной ее сцене, в окружении панно Рауля Дюфи, дефилировали манекенщицы в нарядах от Пуаре, на другой, большей по размеру, устраивали сеансы цветомузыки при помощи необычного органа. При нажатии клавиш на экране появлялись цветные геометрические формы, сродни тем, которыми тогда увлекались декоративные авангардисты и авангардные декораторы.

После шоурумов народ бежал кататься на карусели «Парижская жизнь», устроенной Пуаре по соседству, у набережной Сены. Вместо привычно сказочных зверей их ждали грубоватые уличные персонажи – угластые торговки, зубастый фонарщик, крутобедрая прачка, рекламные получеловеки. Были здесь округлые модницы с коробами покупок, щеголь с моноклем и даже флапперша, демонстративно задравшая юбку, чтобы пристегнуть чулок.

Результат участия в выставке – сотни заметок в модной периодике, тысячи развеселых посетителей и живописное катастрофическое банкротство Поля Пуаре, усугубленное финансовым кризисом 1929 года.

В тридцатые модельер выживал – ютился в домике сторожа и средних отелях, оплаченных щедрыми друзьями, писал и продавал картины, создавал робкие вечерние платья, сумрачные тени богатых нарядов, которыми когда-то славился. Он сочинял книги о финансах, о том, как одевал эпоху, и без устали декламировал басни за обед из трех блюд и милостивый гонорар.

Поль Пуаре на закате своей славы.

Это фото было опубликовано на обложке первого издания воспоминаний модельера «Одевая эпоху»

Фототипия, 1930.

Архив О. А. Хорошиловой

Карусель «Французская жизнь», устроенная Полем Пуаре во время Всемирной выставки в Париже

Фотооткрытка, 1925. Архив О. А. Хорошиловой

Баржи Поля Пуаре, пришвартованные у моста императора Александра III, Париж

Фотооткрытка, 1925. Архив О. А. Хорошиловой

Причина трагического финала, вероятно, в том, что модельер не вписался в сумасшедшие двадцатые и не смог справиться с тридцатыми. Он задержался где-то на границе эпох – между модерном и ар-деко. В первой половине десятых совершал одну революцию задругой, богатырски выпрямил кованую S-образную линию ар-нуво, обогатил и радикально упростил моду. А в двадцатые, лаконичные и спортивные, сделался неповоротливым ретроманом. Он считал себя «благоразумным новатором», но больше напоминал уютного бородатого старика, читавшего терпеливым внукам хорошо знакомые сказки про тысячу и вторую ночь. Пуаре строил гримасы, Пуаре забавлял. Но восточные сказки не привлекали молодых. Они зачитывались другими – сказками Века Джаза.

В марте 1934 года в офис Жанны Ланвен на рю Фобур-Сент-Оноре пришли корреспонденты французского Vogue разузнать о планах модельера на предстоящий сезон. Пока один задавал неизбежно банальные вопросы «что вас вдохновило» да «что будет в моде», элегантно небрежный график Карл Эриксон наблюдал за мадам и переводил увиденное в карандаш и цветные мелки. Ланвен в тот день пребывала в хорошем расположении духа и много говорила, несмотря на страшную занятость. Подготовка коллекции в самом разгаре, нужно отсмотреть все выходы. Дивной красоты манекенщицы плыли по ее кабинету, крутились у черного лакированного стола, модельер поправляла складки, манерно взмахивала ухоженными ручками, перебирала пальчиками парфюмированный воздух, журналист писал, график шуршал, девушки ходили, мадам говорила: «Я никогда не обдумываю мои платья. Я просто следую уносящему меня чувству, а технические навыки помогают воплотить это чувство в реальность». Очень красивая фраза, достойная заголовка и мраморного пьедестала. Звучит почти во всех монографиях Ланвен.

Карл Эриксон. Жанна Ланвен за работой

Журнал Vogue (Paris), 1934.

Национальная библиотека Франции

Мадам, конечно, лукавила. Она давно уже не отдавалась порывам чувств – ей шел шестьдесят седьмой год. И художник Эриксон это подметил – на рисунке, опубликованном вместе с романтичным комментарием, престарелая модельер крепко, по-рабочему сидит в кресле и, щуря заметливый глаз, отдергивает шелковую драпировку – совсем по-будничному. Ни крыльев, ни кисеи, ни дуновения сладчайшего чувства.