Ленина Кайбышева - После Чернобыля

Все знали по инструкциям внешние, осязаемые признаки высокого уровня радиации: ведь они профессионалы. Быстро проявились и признаки острой лучевой болезни. Так что и без приборов опасность для жизни оценивали достаточно верно, пили йодистый калий.

Разумеется, ни один специалист, занимающий высокую административную должность на АЭС, не может быть равно подготовлен и в вопросах ядерной физики, и в электрике. Что-то обязательно превалирует. В таком случае, подбирая кандидатуры, стараются создать плодотворный симбиоз из директора и главного инженера. На ЧАЭС директор был признанно талантливым теплоэнергетиком, а в ядерную физику пришел впервые. Главный инженер был электрик, турбинист. Его заместитель — слава Богу, ядерщик, но... по реакторам других типов. А ведь они трое должны подставлять собой единый интеллект.

...Начальник гражданской обороны Воробьев положил перед Брюхановым в бункере листок с цифрами: 200, 1000 мр/ч, зашкаливает...” Это были данные радиационной обстановки на территории и внутри станции... Ясно, что посылать в эти места людей не только преступно, просто бессмысленно. Но — посылали и Ситникова, и других начальников — “посмотреть”. В бункере к тому времени были директор, главный инженер и его заместитель. Эти трое крупных руководителей не просто загубили конкретных людей, но и лишили станцию оперативного руководства.

Мнение директора ЧАЭС (с конца 1986 по 1992 год, а теперь — президента Госкоматома Украины) М.П. Уманца, человека с признанно большим опытом практика-ядерщика и руководителя “Если бы со мной случилось то же самое, что случилось с Брюхановым, я, как и он, считал бы, что меня правильно посадили на скамью подсудимых. Но преступником Брюханова я и сегодня не считаю. Ответственным перед обществом за ошибки — да, но преступником — нет. И в этом его мужество, что он эту ответственность взял на себя.

Сегодня техника настолько шагнула вперед, что такие руководители, как директор АЭС, конструкторы реакторов несут громадную ответственность за свои действия и поступки. Но и последствия от этих ошибок бывают разные.

...И прежде аварийные происшествия на АЭС имели место, хотя и не слишком серьезные, но о них немногие знали. Любая техника “имеет право” (до определенных пределов) выходить из строя — в мире узаконена даже соответствующая шкала аварийных ситуаций на атомных объектах по степени их сложности. Тогда виновные оставались, по сути, безнаказанными, а непричастные лишь наблюдали со стороны... “Такая пассивная позиция способна разрушить чувство личной ответственности по всей цепочке, включая и местные административные власти, и руководителей гражданской обороной”, — мнение психолога В. Абрамовой. Даже в г. Припяти в день аварии, которая коснулась населения всего города, можно было услышать: “Этим должны заниматься те, кому положено, не сейте панику!” Позиция верная, панику сеять нехорошо. Но те, “кому положено”, не объявили по радио о необходимых мерах предосторожности, то есть нарушили инструкцию, и не одну. Следует ли в таких случаях окружающим быть лишь пассивными наблюдателями, исполнителями? Разумеется, я — против митингов, анархии, но свою позицию можно выразить вполне достойно.

Только ли директор Брюханов виноват в том, что на станции оказалось слишком мало дозиметров? Только ли местные власти г. Припяти необоснованно задержались с эвакуацией города? Успокоились. Все успокоились и утратили нечто похожее на то подспудное, часто внешне незаметное, но в действительности непрекращающееся волнение за свое дитя, без которого мать утрачивает право называться матерью, без которого руководитель превращается в чиновника, бюрократа.

И не только успокоились... В конце 80-х годов министр атомной энергетики Н.Ф. Луконин уделил мне несколько часов, разъясняя ситуацию на ЧАЭС.

— Я не был до аварии на ЧАЭС и лично не знал ни директора, ни главного инженера и его заместителя, хотя много хорошего о директоре слышал. Авария застала меня в моем министерстве — Средмаше (тогда я был директором Игналинской АЭС, а она подчинялась Средмашу). В 9.20 утра зашел в кабинет к первому заместителю министра среднего машиностроения Александру Григорьевичу Мешкову. “На ЧАЭС крупная авария”, — сказал он и продолжил телефонный разговор.

— Как расхолаживается реактор?

— Реактор расхолаживается нормально, — слышится из трубки явно со станции. Скорее всего, знали уже, что реактор разрушен — об этом подчиненные докладывали не единожды. Да и видел разрушения Брюханов, когда приехал на станцию. Но... он лгал, вероятно, подсознательно оттягивая тяжелый момент... Привычка замазывать проблемы.

На тот период зав. сектором ЦК КПСС, а сегодня — академик Инженерной академии Виктор Васильевич Марьин и сегодня считает свою деятельность в чернобыльской зоне целесообразной и полезной — в соответствии с условиями, сформировавшимися в СССР к 1986 г. Он был как бы комиссаром всей этой эпопеи: “Политикой занимались на верхних этажах ЦК. А мы — работали и убеждены, что на благо своей Родины”. Он действительно неплохо разбирается в физике, наделен организаторскими способностями. Мне кажется, Виктор Васильевич говорил со мной вполне откровенно — в 1993 г. А в 1986-м многие начальники его имя произносили “с придыханием”, это было заметно: в ЦК он заведовал сектором атомной энергетики в составе отдела тяжелой промышленности, которым руководил Иван Петрович Ястребов. Рассказ Марьина имеет смысл привести практически полностью, поскольку он как бы освещает события с необычной стороны.

— По приказу Долгих меня подняли с постели 26-го ночью и привезли на работу. Мы не могли понять ни смысл, ни масштаб происшедшего: Брюханов говорил, что реактор контролируется и охлаждается, можно было понять, что он цел. Связь со станцией по нашему каналу была самой лучшей в стране, даже лучше, чем у Совета Министров. Однако и в “Союзатомэнерго”, то есть в Минэнерго СССР, сидел мой работник Копчинский. С его слов в 3 часа ночи мы узнали, что авария тяжелая, но и он не знал подробностей. Увидев Брюханова уже в Припяти часов в 17, я понял, что он не врал, он был в шоке. Твердил то, что он должен был делать по инструкции, а также боялся создать панику.

Даже в Припятском горкоме партии, где в первые дни все собирались, Брюханов был очень подавлен и по инерции повторял. Но тут “взорвался” начальник Управления строительства ЧАЭС В.Т. Кизима: “Реактор взорвался, поехали со мной”. Он сам и повез меня и референта зам. Председателя Совета Министров Украины Н.Ф. Тимошок. И я увидел развал. Объехали станцию вокруг. Особенно страшно было видеть открытые барабан-сепараторы, трубы: ясно, что от реактора ничего не осталось.