Ленина Кайбышева - После Чернобыля

Фомин страшно любил власть, рвался к ней — ведь это так заманчиво быть первым лицом, главным инженером такой мощной и совершенной АЭС. Директор, по его мнению,— только администратор. А вот главный — истинный лидер. Но это лидерство для Фомина значило так много лишь с точки зрения внешнего блеска. По профессии он — электрик, турбинист, то есть хотя и не ядерщик, но представитель одной из основных на электростанции профессий. Сначала он работал начальником электроцеха, потом заместителем главного инженера второй очереди АЭС, то есть третьего и четвертого энергоблоков. При нем прежде не было ни одной аварии, даже в первый год после пуска энергоблоков. Четвертый пустили на три месяца раньше срока, но высокого качества. Во дворе станции не успели убрать строительное и другое оборудование — и Фомин взял это дело в свои руки, закрепил участки за начальниками цехов и не “слез” с них, пока не убрали всю территорию.

Фомин не терпел критики в свой адрес. В ответ каждый раз слышался — и, как не странно, срабатывал единственный, но, как оказалось, всемогущий аргумент: выполняется производственный план. План заворожил директора. Этот показатель был главным во всех инстанциях. Высокий профессиональный уровень подготовки персонала, в общем-то, по справедливости ни у кого не вызывал сомнений. Если угодно, история Чернобыльской АЭС до аварии оказалась идеальным воплощением периода застоя, с его привычной молчаливостью социальных сил. В этой обстановке Фомин подчинял каждого своей воле. Сослуживцы рассказывают: “Бывало, снимет очки и уставится своим тяжелым гипнотизирующим взглядом, будто на кролика. В общении с подчиненными доходил даже до хамства, хотя сам же подобрал грамотных специалистов. А ведь это из-за Фомина в свое время вынужденно ушел Штейнберг на Балаковскую АЭС, Бронников — директором на Запорожскую, Плохий — к нему главным инженером.

— Я был против назначения Фомина главным инженером именно этого предприятия в связи со складывающимся соотношением сил в руководстве, — говорит бывший заместитель министра Минэнерго СССР и отвечавший за атомную энергетику Г.А. Шашарин. — И я был очень настойчив в этом своем мнении. Но не все кадровые вопросы зависят только от заместителя министра. Между предприятием и ним есть промежуточные инстанции, также имеющие право на самостоятельные решения.

На кандидатуре Фомина настаивали украинские власти.

В этой ситуации возможен и абсолютно безынициативный заместитель главного инженера по вопросам ядерной безопасности Лютов, вполне устраивавший Фомина. Партком настоял на выводе Лютова из резерва на должность главного инженера. Но этим и ограничился. Лютов оставался на своей работе.

Вот что пишет в день аварии сам Н.М. Фомин о событиях той ночи в официальной пояснительной записке: “Во время аварии находился дома в Припяти. На первый телефонный звонок (аппарат был в соседней комнате) подошла жена, но ничего мне не сказала. Между 4 ч. 30 мин. и 5 час. позвонил НСС (начальник смены станции) В.В. Рогожин и сообщил об аварии. Я вызвал машину — пришел автобус — и выехал на АЭС. Пришел на БЩУ (блочный щит управления), оценил обстановку, дал необходимые распоряжения по контролю РБ (радиационной безопасности), обеспечению охлаждающей водой, контролю облучения персонала. Аналогичные распоряжения дал по блокам №1, 2, 3; осмотрел блоки №3, и 4 с северной стороны. Остальное время находился на объекте” (Фомин все остальное время находился в защитном бункере). Такое мог написать лишь сторонний наблюдатель, но никак не “хозяин” атомной станции.

— Будучи в его должности, я сам сидел бы на испытаниях и не разрешал без себя их проводить. Он, тем более, знал о замашках Дятлова нарушать инструкции. — Мнение заместителя министра энергетики Украины В.М. Семенюка.

— Я Фомина не знаю как человека, — говорит Н.Ф. Луконин. — Если бы он достаточно хорошо знал физику реактора, то я не уверен, что он бы вообще проводил это испытание.

Во всех исследованиях, связанных с работой реактора, должны присутствовать (помимо формального согласования) главный инженер, его заместитель по эксплуатации и заместитель директора по науке или начальник отдела ядерной безопасности. Здесь же назначен только один Дятлов — физик-ядерщик. Формально нарушения все-таки нет. Но если бы на станции внимательно рассмотрели программу эксперимента и привлекли бы к ней физиков — проектировщиков и ученых,— то они сказали бы, что эту программу при самопроизвольной остановке блока проводить дальше нельзя.

На программе нет подписи заместителя директора АЭС по науке, начальника станционного отдела ядерной безопасности. Нет подписи и представителя генпроектировщика. Желательно было бы потребовать подпись и у представителя главного конструктора реакторной установки.

Утвердил программу 21.04.86 г. главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин. Ответственным за проведение испытания он назначил своего заместителя А.С. Дятлова. Оба осуждены на 10 лет каждый.

Партком ЧАЭС до аварии ставил вопрос и о переводе Дятлова на другую работу — неоправданно самоуверен. С этой рекомендацией не согласился директор, а партком не сумел настоять на своей точке зрения.

Зато Фомин всячески поддерживал своего зама, настойчиво предлагал его кандидатуру в резерв на должность главного инженера — скорее по причинам личного характера. Они оба приехали из Комсомольска-на-Амуре, где Дятлов возглавлял лабораторию контролирующих физиков на Судостроительном заводе имени Ленинского комсомола. Без его визы в море не уходила ни одна подводная лодка с реакторной установкой. Но там — ВВЭРы. У них нет того скрытого дефекта, какой привел к взрыву РБМК.

На Чернобыльской АЭС Дятлов начинал замом начальника по эксплуатации РЦ-1, потом стал ЗГИСом (замом главного инженера станции) по второй очереди. В цехе Дятлов был “ходячей энциклопедией”. Сотрудники боялись его. Он замечал малейший промах, лень. И не прощал. Очень требовательно относился и к себе. И доверял только себе. Но когда стал ЗГИСом, то временами как бы перестал “срабатывать” — ведь он привык все тщательно анализировать, а на это нужно время. На него свалился огромный объем работы, с которым он уже не мог справиться, так как он не сумел или не догадался изменить свои методы. Но ЗГИСу нужно уметь полагаться на подчиненных. Этого Дятлов не умел. До поры сходило.

Но вот наступило 25 апреля. Привычное: “Я сам”. Дятлов в программе испытаний не увидел ничего выдающегося. Программа и в самом деле выглядела довольно-таки рядовой. Он посчитал, что сам все необходимое в подготовке эксперимента уже предусмотрел и — не поручил подчиненным ее заранее обдумать с их позиций. А он обязан был это даже потребовать, чтобы люди могли приступить к работе с полным сознанием личной ответственности. Однако люди не успели с ней даже как следует ознакомиться: Дятлов поздно принес ее на блочный щит управления