Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

В 1963–1964 гг. Бер Марк работал над совершенствованием своего перевода на польский и комментированием текстов Градовского. По его словам, та часть записной книжки, что поддается прочтению, понимается легко, а сам текст написан на очень хорошем литературном идише. В то же время он отметил в стиле Градовского склонность к германизмам и определенной цветистости [357] Mark B . Über die Handschrift von Salmen Gradowski // Handschriften von Mitgliedern des Sonderkommandos, 1972. S. 75–78. . Затем польский востоковед Роман Пытель проверил и заверил перевод Марка и стилистически его отредактировал; он даже сумел прочесть несколько не прочитанных Марком фрагментов.

Впервые текст записных книжек и почти полный текст письма был опубликован на польском языке – в переводе и с предисловием Б. Марка – только в 1969 году, в выпуске «Бюллетеня Еврейского исторического института» в Варшаве за второе полугодие 1969 года.

Но самого Б. Марка к этому времени уже не было в живых, и публикацию к печати готовила его вдова – Эстер Марк. И делала она это, скорее всего, под большим идеологическим нажимом: текст ее публикации, увы, существенно отличался от оригинального перевода, подготовленного мужем. Так, были сделаны изъятия и даже изменения цензурного свойства, но при этом купюры на тексте никак не были обозначены и нигде не сообщалось хотя бы то, что публикуемый текст – неполный.

Лишь после того, как Э. Марк оказалась на Западе, она сумела опубликовать текст Градовского корректно и полностью – сначала, в 1977 году, в оригинале (то есть на идише), а затем и в переводах: в 1978 году – на иврите, в 1982 году – на французском, в 1985-м – на английском и в 1997 году – на испанском языках [358] См.: Полян, 2015. .

Отмеченные дефекты, однако, не были исправлены в публикациях самого Государственного музея «Аушвиц-Биркенау». В 1971 году на польском языке вышел специальный выпуск «Освенцимских тетрадей», посвященный извлеченным из пепла рукописям «зондеркомандо». Текст Залмана Градовского представлен в нем лишь фрагментами, касающимися собственно Аушвица (что имело, прежде всего, цензурный смысл), а внутри публикации вмешательство цензуры было оставлено без изменений.

Этот дефектный текст перекочевал в 1972 году в немецкую версию свода и в 1973 году – в английскую. В 1975 году он был повторен при переиздании свода на польском языке, а в 1996 году – и при переиздании на немецком. Но при этом «иерусалимская» рукопись Градовского из собрания Х. Волнермана, опубликованная в 1977 году, даже не была упомянута, а дефекты в польском переводе «ленинградского» оригинала не исправлены.

Русскому же языку пришлось дожидаться встречи с этим текстом еще долгих четыре с лишним десятка лет.

Элла Максимова (Стэлла Максовна Меркель, 1923–2010), обозреватель «Известий».

Статьи, подписанные так, гарантировали сочетание, как минимум, двух вещей: взятой из жизни, острой, но пропущенной или замолчанной другими проблемы и качественности изложения – аналитического и художественного.

Ее основная тема – люди на войне, вернее, на ее обочине: пленные, пропавшие без вести, остарбайтеры, находившиеся под оккупацией. Статей было немало, но одна особенно запомнилась – «Живым и мертвым» [359] Максимова Э. Живым и мертвым // Известия. 1987. № 233. 20 августа. . Именно с нее началась полемика «Известий» с «Красной звездой» о военнопленных. Перчатку, брошенную либеральным известинцем, поднял полковник В. Филатов из «Красной звезды». С деланым ужасом писал он о предлагаемом «публицистом» (сиречь Э. Максимовой) уравнивании «сдавшегося в плен с тем, кто в плен не сдался»!

Да, в той статье Элла Максовна открыла и произнесла несколько простых, но до нее никем не сформулированных истин. То, что для нее было уже тогда очевидным, ее оппонентам казалось решительно недоказуемым. Например: «Пропавшие без вести – погибли в боях за Родину, попавшие в плен – воевали за нее». Или: «О лучших позволительно думать худшее. Получается, что бесчестят всех. Как же так: армия-победительница и миллионы подозреваемых в измене?»

А кто задумывался до нее над тем, что лежащий у Кремлевской стены Неизвестный Солдат вовсе не безымянный – что когда-то он имел имя, отчество и фамилию, и его родственникам принесли извещение: «Ваш муж (сын? отец?) – пропал без вести!»

Смысл такого извещения – страшнее похоронки. Оно означает: «Ваш муж (сын? отец?) скорее всего погиб, но погиб не по правилам, без соблюдения установленной Минобороны процедуры, и в чести находиться в перечне погибших ему отказывается».

Для родственников это имело двойные последствия: во-первых, материальное ущемление – им никогда уже не получить тех пенсий и льгот, которые получают вдовы красноармейцев, умерших «по всем правилам».

Но самое неприятное, самое подлое в этом письме то, что родственников оповещают о том, что самого имярека государство кое в чем все же подозревает. Коль скоро «пропал без вести», то судьба его еще не прояснена, – и, может статься, он и не умер, а жив, а коли так, то нельзя исключать и того, что он попал в плен, а коль скоро он мог быть в плену, что само по себе предательство, то кто же поручится за то, что он не натворил новых преступлений?! Последнее же (да и сам плен) роняло анкетную тень и на самих родственников, – они и сами становились как бы подозрительными.

« Ничто, даже победа не заставило советскую власть изменить человеконенавистническому допущению о потенциальной виновности каждого гражданина. Принципу: если способен один – способны все. Сегодня – честен, завтра – подлец ».

Иные из военнопленных, действительно, могли и изменить присяге. Таких было, кстати, много, очень много. Но как же можно было от родственников требовать доказательств того, что их муж, брат, сын или отец «чист», что он действительно погиб, а не продался врагу. Что это как не презумпция виновности в беспримесно чистом виде?

И разве не было в СССР спецслужб, специально интересующихся предателями и изменниками, в чьем распоряжении все, что может помочь их выявить, – архивы, картотеки, агентурные донесения? Их, а не родственников прямым делом и было бы доказывать в каждом индивидуальном случае, что имени Вашего мужа (сына? отца?) на памятной доске односельчан, погибших или участвовавших в войне, нет места.

Однажды я был в Лондоне на крупной международной конференции об исторической памяти и ничуть не удивился, когда оказалось, что одна молодая австрийская исследовательница сделала об Э.Максимовой специальный доклад. К 60-летию Победы Э. Максимова (вместе с А.Данилевичем) выпустила книжку «Я это видел. Новые письма о войне» [360] Я это видел. Новые письма о войне / Сост. Э. Максимова, А. Данелевич. М.: Время, 2005. 256 с. . Из тысяч писем, присланных в редакцию, были отобраны несколько сотен – самых интересных и выразительных.