Вероника Боде - Доктор Гоа

И тут начинается жуткий цирк. Сейчас это смешно вспоминать, а тогда все были в шоке. Родители мои просто схватились за голову: Анастасия, ты не можешь рожать! Доктора, которые мне делали операцию, шесть человек, просто все собрались в кабинет, не могли поверить, что у ребенка бьется сердце. И срок они никак не могли установить, ничего не понимали. Я просто в истерике позвонила Толе: не знаю, что делать. Он ночью приехал, говорит: Настя, делай аборт, тебе нельзя рожать, ты родишь непонятно кого. Он очень жестко тогда со мной говорил, и я понимала, что он прав.

Даже когда я поехала к батюшке в мужской монастырь: отец Сергий, что мне делать? – он сказал: Анастасия, я тебе не могу, конечно, сказать: делай аборт, но сейчас тебе это даже и грехом не зачтется, потому что с таким организмом рожать нельзя, ты можешь умереть, а у тебя ответственность за старшего сына. А врачи не давали гарантий не только что ребенок будет жив и здоров, а даже что я выживу. У меня была фактически срезана шейка матки, остался только небольшой кусочек. Врачи говорили: вы не выносите ребенка, вы хоть понимаете, кого вы родите? У ребенка нет будущего, у вас нет будущего с этой беременностью.

Тут я старшего быстро отправляю с няней в Крым, потому что понимаю, что сейчас начнется коллапс. И коллапс начинается. Папа меня чуть ли не силой тащил в больницу делать аборт. Моя лучшая подруга Алиса, она же – мой гинеколог и она же – мать четверых моих крестников, – даже она говорила: «Настя, я не знаю, это же такая ответственность… Будь готова к аборту на пятом месяце – тебе это надо?» Но аборт я не сделала. Фактически всю беременность пролежала в больнице. Сначала я улетела туда же, в Крым, к ребенку, отключила телефоны, сменила симку. Еще я съездила в Италию и в Израиль, а потом вернулась и практически с самолета попала в больницу, потому что в аэропорту у меня начались схватки. Было уже четыре месяца беременности.

Оставшиеся месяцы я уже просто вылеживала ребенка, не могла ходить, мне останавливали схватки всеми правдами и неправдами и не могли понять, как это получается. Роддома от меня отказывались, не знали, что со мной делать, и перевели меня в одну больницу, где еще не было платного отделения для вынашивания. В эту больницу свозят все отребье из Москвы: женщин без регистрации, алкоголичек, наркоманок… Три месяца я там пролежала. Это было жутко: два туалета на весь этаж, грязь, вонизм… Невозможно было ни с кем общаться… Но специалисты там при этом – самые лучшие. Хотя, конечно, они тоже разводили руками, вообще не понимали, что там у меня формируется, что это за схватки постоянные и что со мной делать. Я все время лежала под капельницей, только раз в неделю снимали катетер и водили меня мыться.

Но, в общем, каким-то образом до восьми месяцев я ребенка вылежала. А дальше было «все чудесатее и чудесатее». 22 февраля мне говорят: Анастасия, он не шевелится, и сердцебиения мы не слышим – давайте завтра кесарить. Я говорю: оʹкей, но завтра не будем, потому что завтра 23 февраля, праздник, а мне нужна трезвая бригада.

Я с ребенком все время разговаривала, говорила ему: слушай, ты уже столько всего вытерпел, смотрели тебя: пальчики на месте, писюн – тоже, ты давай, мужик, уж как-то держись! В итоге операцию назначили на 12 часов дня 24-го, а прооперировали только в два, пока там всем врачам с похмелья поставили капельницы. Но меня уже знала вся больница, и бригада у меня на операции была высшего уровня. Ребенок не дышал, у него не открылись легкие, – ох, боже, я даже не помню, чего там не было…

Буквально через час после того, как его достали, я подписываю документы на переливание ему плазмы, на введение разных лекарств. Мы, говорят врачи открытым текстом, не знаем, как вытащить этого ребенка, но будем делать все, что в наших силах. Мы, мол, даже не даем гарантии, что не убьем его всем этим: вы готовы на риск? Я говорю: да делайте вы, что вам интуиция подсказывает, и все будет нормально. Ну, отходили они его, продышали… На третьи сутки они мне говорят: он на искусственной вентиляции легких, подключен к аппарату. Вот это маленькое тельце – 2700 он родился, а теперь уже 2500 весит, – в общем, жуть… Охали и вздыхали всем отделением, что надо было семимесячным его доставать…

Но мужик оказался живучий. На третьи сутки я позвонила отцу Сергию. Он говорит: ну, крести его, не умирать же ему некрещеным. Договорились, в реанимацию батюшка пришел, приехали мои родители, его покрестили, назвали Денисом. На четвертые сутки – нам очень повезло – там открыли новое реанимационное отделение в отдельном здании, поставили туда новейшее оборудование – и ребенка перевезли прямо туда.

А мне на четвертые сутки сделали чистку матки. Я помню: меня везут на тележке после операции, и я вижу, что из реанимации выходят люди и перевозят кювез. Я: вы куда, что случилось? Они отвечают: вот сейчас его первого в новое отделение запускаем. Я говорю: я пошла, мне нужно ребенка увидеть, вы ведь его забираете. Они говорят: да ты сейчас ходить не сможешь, у тебя ноги после наркоза обездвижены. Ты после кесарева, у тебя живот распоротый, куда ты вообще пошла? Но тут меня перемыкает, я встаю и иду. Дошла до ребенка, посмотрела – и потеряла сознание… Вот почему я верю в человеческую психику: наше сознание делает больше, чем наша физика, и я это испытала. Когда твое тело не может двигаться, но сознание говорит, что нужно, ты двигаешься. Я верю, что человек – это биоробот с сознанием Вселенной в себе, иначе я не могу объяснить те вещи, которые сама прошла.

На следующий день звонит главврач этого нового отделения: Анастасия, мы нашли у ребенка антитела к краснухе, причем уровень очень высокий. У меня тут же берут кровь, и меня тут же выписывают, потому что и у меня краснуха. То есть получается, что в период беременности мы с ним болели краснухой. А так как я переболела в детстве, то у меня проявлений никаких не было, вот врачи и не заподозрили ничего. Но ведь в этом случае дети рождаются обезображенные, недоразвитые, с отклонениями, и совершенно непонятно, каким образом у меня родился такой чудесный ребенок!

На пятые сутки после операции мой водитель забрал меня из больницы, и мы сразу же поехали в монастырь, он меня на руках внес в храм, я там дала один обет, меня причастили, целый обряд провели. А потом, на полпути домой… У меня дикие боли были, это же первые сутки после чистки, и вдруг я в какой-то момент чувствую внутреннее облегчение. Я ничего не понимаю: боль сумасшедшая, а внутри мне легко. И еще такая мысль: как же может быть так легко, если у меня ребенок умирает? Крыша у меня, что ли, едет? И в этот момент мне звонит врач и говорит: Анастасия, у вас ребенок дышит сам на все 100 процентов! Он пять суток был на вентиляции легких, а тут задышал! Врач сказал: это чудо, мы не знаем, что произошло.