Вероника Боде - Доктор Гоа

Мика занималась вместе с нами йогой у Наты на крыше. Тоненькая, с длинными темными косами, экстравагантная, необычная. И полное имя у нее тоже очень необычное – Лимира. Однажды после занятия к Мике на крышу зашел молодой мужчина в мотоциклетном прикиде, с рюкзаком. Они некоторое время поговорили, держась за руки и глядя друг другу в глаза, как влюбленные. Как же я удивилась, когда узнала, что это муж Мики, Антон, что они уже много лет вместе и у них двое детей!

Кстати, дети в Гоа не плачут, не капризничают и не дерутся между собой. То есть, возможно, они иногда так и поступают, но этого не видно и не слышно, не то что в России: на каждом шагу. Мне стало интересно – почему?

Мика.Мне 31 год, а мужу 37. Я – дизайнер одежды. Первый раз в Гоа попала в 2005 году. Мы с моим будущим мужем прилетели в Бомбей, потом на слипербасе [48]доехали до Гоа. Конечно, я была шокирована уровнем жизни, беднотой, грязью. Мы слышали, что в Гоа хорошо, что это – рай, но больше ничего не знали об этом месте. С нами в самолете летел Джанки, итальянец, у которого был весь паспорт в индийских визах, и он нам сказал одно слово: «Arambol». Туда и поехали. Первое, что я увидела в Арамболе, – там была такая (и до сих пор, кстати, существует) столовка, где сидели одни хипаны, уже достаточно старые, все дредастые, татуированные. Сейчас, конечно, этих чудо-людей здесь уже нет. Арамболь очень сильно изменился.

Месяц мы тут прожили, в Хампи еще ездили, в Гокарну. Поняли, что хотим рожать нашего первого ребенка именно здесь. Я забеременела, и как-то так получилось (возможно, это дети сами так решили), что все девушки из нашей тусовки тоже оказались беременными. 19 человек, и все хотели рожать здесь! Мы сняли дом у моря, и все вместе начали жить такой большой коммуной.

Наш старший сын Мируха (Мирослав) родился в 2009-м. Рожала я у немки, Карины, в Асагао: естественные роды, мягкие, в воду. 36 часов я промучилась, а потом мы все-таки поехали в больницу, и было «кесарево». Два года потом я много чего в себе прорабатывала: начала сыроедить, много заниматься. И в общем-то второго своего ребенка родила сама в ванну, но уже в России – так почувствовала. Его зовут Лука (с ударением на первом слоге), он родился в 2011-м. Домашние роды – это же так здорово! И дети реально рождаются совсем другие.

– Вот ваши сыновья – какие они?

Мика.Добрые оба, они не вредничают, не делают подлостей, как некоторые другие дети. Мне вообще страшно бывает в Москве на детских площадках…

Антон.Там страшно не от детей, а больше от родителей.

Мика.Да, там детей калечат страшным образом, родители их изначально уже встраивают в какую-то матрицу, навязывают им страхи, которые им самим тоже родители когда-то навязали.

Антон.Самое страшное – что их растят взрослые, которые сами живут в состоянии абсолютной неосознанности… Взрослые, которые не сумели переосознать свой мир и определить, что из этого ценно, а что нет, что из этого правда, а что нет, что из этого не навязано им извне, а переосмыслено ими самими и выкристаллизовано внутри, как истина для самого себя… Они живут по накатанному пути, который им дан: работа, условные ценности, стремления… У них все: можно-нельзя, плохо-хорошо – навязано извне: социумом, культурой, средой, в которой они выросли. Мне их очень жаль. Нельзя сказать, что они виноваты в этом. У них просто не было возможности, не было примеров перед глазами, не было такой традиции изначально, чтобы мог возникнуть шанс на осмысление. И очень жалко детей. Дети, которые приходят сейчас, у них есть все эти возможности, у них гораздо шире информационное поле, нежели 20 лет назад. Но с самого раннего детства, когда еще все открыто, все очень тонко, очень восприимчиво, – родители уже в этот момент начинают их прессовать со страшной силой: «можно – нельзя», «могу – не могу», «так или этак». Это жесткое подавление, причем практически никто не осознает этого. Детей очень жалко в городах, особенно в Москве.

– В чем разница между детьми, которые растут здесь, скажем, между вашими детьми, и теми, которых вы иногда видите в Москве?

Антон.Это вопрос очень глубокого исследования. Я этим много лет занимаюсь. Тут нужно поднимать и вопросы питания, потому что мы, так или иначе, состоим из того, что едим. Информация, которую мы получаем из пищи, нас формирует, записывается на генном уровне, на тонком уровне. Дети, которых растят в городе и кормят синтетической пищей, мясом, – они в любом случае по своей структуре другие. Им не хватает определенной энергии, какого-то светлого качества, а потому они вынуждены за эту энергию бороться. И они начинают ее просто отбирать: палкой по голове, капризами, скандалами, агрессией. У наших этого нет. То есть у любого ребенка, конечно, это присутствует, вопрос только, в каких количествах.

– Чем вы кормите детей?

Антон.Они вегетарианцы. В остальном они едят то, что хотят. В основном – фрукты, овощи. Любимая еда – рис, гречка, макароны. Но мы еще добавляем всякие полезные, на наш взгляд, ингредиенты.

– Они никогда не просили мяса? Или они его просто никогда не видели?

Антон.Почему же? Наши бабушки и дедушки все едят мясо и рыбу, и дети это видят постоянно, но просто этого не хотят. Не приучены.

– Со здоровьем у них нет проблем?

Антон.Они не болели вообще ни разу – тьфу-тьфу-тьфу! – и никогда не были у врачей. Первый раз в этом году Мируха попал к врачу: с собакой на пляже играл, она его укусила: на всякий случай стали делать уколы от бешенства. А ведь ему уже пять лет!

– Ничего себе! Да, этим немногие родители могут похвастаться. В Москве все непрерывно болеют.

Антон.Это вопрос культуры питания и культуры сознания. Все очень просто: если дети не едят сыр, творог, кашу на молоке и так далее, то у них нет соплей.

– Точно, молочные продукты дают слизь…

Антон.Да. Белый очищенный рис – тоже. То есть все, что сделано для удобства и комфорта человека, привело к тому, что жизнь стала более трудной и болезненной. Выживать становится все труднее и труднее. А природой все было дано практически в той форме, в которой человеку нужно, и не надо тут особо выпендриваться.

А что касается отличий, то здешние дети отличаются поведением, отношением к пространству вокруг себя, к другим людям, к другим детям. Вот даже сюда к нам приходят дети, приехавшие из Москвы, и это норма, когда он увидел… неважно что – iPad, игрушку, фрукты или что-то еще в руках у другого, – подойти и вырвать. Практически для всех детей, рожденных здесь и живущих в более или менее осознанных, свободных условиях, это – катастрофа, шок. Они никогда сами так не сделают. И сначала, когда наши дети с этим сталкивались, это были глубокие расстройства, а сейчас они потихонечку учатся давать отпор: идет какая-то адаптация к другим видам социальных взаимоотношений. И таких различий в поведении довольно много.