Владимир Ильичев (Сквер) - Гоа

Мне не нужен холодильник.
Я живу без утюга.
Внедорожник прикатили —
непонятно, нафига?

По дороге, вне дороги —
я иду, шагаю сам,
а коням педальным ноги
не доверю, не отдам!

На полу – с экраном ящик,
это мой журнальный стол,
но на нём гораздо чаще
спят котята Рок и Ролл.

Весел я без алкоголя,
вдохновлён без табака,
так и вышел из подполья,
а потом из чердака.

Кто-то скажет: пропаганда,
конопляный суицид!
Но, как в цирке душном панда,
я и этим тоже сыт.

Не пойму, ну почему же
мне нужна чужая ты?
На душе весна и лужи,
круглый год орут коты.

Вновь котят назаводили
мы… неужто мы? Ага!
Твой стучащий холодильник
наши потчует юга.

О, фея Моргана,
желанный мираж,
ты вся – из обмана,
я знаю – предашь.
Но это неправда —
неправда моя.
Сегодня и завтра
ты просто… ничья.
Ты просто свободна,
без «нет» или «да»,
вчера и сегодня,
сейчас и всегда.
А то, что желанна —
опять же, мой бзик.
О, фея Моргана,
растай, я привык.
Ни морю, ни суше
не лгут зеркала,
состав их воздушен,
игра их светла!

Я тот ещё Наполеон.
Самолюбив! Талантлив! Мелок…
Нетленным чувством окрылён
среди летающих тарелок.

Великий тактик и стратег.
Надысь грозил пришельцам саблей.
Но что я вижу из-за тех
тарелок, дронов, дирижаблей?

Историк режет Красоту,
готовый к славе и дурдому.
А я, наверное, расту,
кромсая ревность по-другому.

Да что ни дом – то жёлтый дом
от непроглядности и смога,
лишь на погоне золотом
играет солнышко немного.

Не Изабель, но Анабель
меня на подвиги толкает,
и вновь ложится на пастель,
едва возвышусь над полками.

Как хорошо, что мне пока
не ближний свет – до полувека,
что дело ближе к сорока,
что век – инфо, а кожа – эко.

Как хорошо, что я отдал
врагу-мерзлятику пустыни…
Зима… Снег – та ещё вода.
Арбузы снятся мне! И дыни.

Стихи не пишутся поэтами —
поэты ими снабжены!
Везли просителям каретами
секреты красок тишины.

Сейчас товары возят фурами,
но речь идёт не про товар,
и наш маляр ночами хмурыми
всё так же просит красок в дар.

Стихи не требуют фасовщиков,
искрят и спят во взглядах муз;
здесь подошёл бы мем под Зощенко,
однако прозой не займусь.

Не сочиняются поэтами,
в улыбках муз видны стихи,
об этом речь… хотя, об этом ли?
А впрочем, прочь! Бабло стриги!

Не обижайся. Проверяю же,
родня ты, муза, аль пижон.
Не обижайся. Понимай уже,
что я слегка переснабжён.

Если вкратце, то суть такова:
я на глаз переплавил оковы
в мукомольной мечты жернова,
результаты её стопудовы.

Никаких от меня лишних мук!
Ты живёшь «как нормальные люди».
Дорогой сладкоежка-супруг
любит яблочно-грушевый пудинг.

И не злюсь, и не мучаюсь я,
ты печёшь мне вкусняшки не хуже,
нечто с яблочком впрок принося, —
разоряться ли мне, что без груши?

Знак вопроса стал циферкой «два»,
это чудо, мы к чуду готовы;
если вкратце, то суть такова:
жернова веселей, чем оковы.

Веселей лей дождём, водолей,
не ржавеет моя мукомольня,
что является также твоей,
за пустынями, около моря.

Непременно выяснится позже,
что к тебе спешил я, как никто.
Клевер будет вытоптан и скошен,
млеко станет беглым кипятком.

Выпадут озоновые дыры
примесью в кислотные дожди,
спрячешь ты себя под зонтик лиры…
А пока – иди к нему, иди.

Лопнут банки, сдуются банкиры,
канет в Лету псевдоблагодать,
брызги полетят на зонтик лиры…
А пока – ленись к нему шагать.

Или бойся, это можно тоже,
раз в моих руках неясно что.
Всё равно же выяснится позже,
что тебя я видел, как никто.

Понимаешь, ты… красивая,
в плоскостях любых осей,
но Земля – гнездо осиное,
и для ос я – фарисей.

Я в тебе заметил большее,
чем причина пожужжать
о недвижимости Борджиа
на границе Курмыша.

Не считаются приличными
сны-заметки на полях,
там прописана опричнине
желтизна полос и блях.

А сейчас заметить хочется,
что тебя я не спасу:
те же краски, жало точится,
превратишься ты в осу.

А сейчас мне снова верится,
что – спасу, не зря – люблю
и пишу о цвете вереска
золотишком по углю.

«Заходила только что» —
отвечает мне компьютер
на вопросы глаз про то,
как там ты, да без меня.

«Заходила только, чо» —
издевается как будто,
мол, была, но вам, Прокоп,
не писала письмена.