Владимир Ильичев (Сквер) - V щё… чку

Не поняв ничего – из Великого,
и забыв – приблизительно мудрое,
мы летим, под Киркора Филиппова,
ирреально высокими фурами,

по дорогам, разгвазданным нами же,
мимо сёл, в зеркалах пропадающих.
В лобовые – за камешком камешек.
Возим «счастье» – друг другу, куда ещё…

Мы весьма недовольны кавычками
и отставшей в развитии буковкой,
мы встречаемся чатами, личками,
чистым случаем – закоулками.

Но у Счастья заглавная – лунная,
бескавычно, реально высокая,
не в кривых, не в шипах, не шатунная,
и не где-то под стейками с соками.

С ней на связи заглавная – звёздная,
безоглядно, вселенски широкая,
не в грязи, не дорожно-обозная,
и не где-то под бифами с брокколи.

И рука, от руля грубо-тёмная,
на крыле… Теплородное, нежное.
Я-то думал – профура скоромная,
а потрогал – родная, нездешняя.

Две ноги на педаль в свете месяца.
Ты смел а не по виду, попутчица.
Нас объедут, когда перебесятся.
Вылетай. Вылетаю. Получится.

Территория тронутых ритмом людей,
развлекательный край дискотек и аварий,
где торговец дорогой – ещё не злодей,
где охота на тело – уже не сафари.

Перевёрнутый цех нестекающих туш,
разъедающий фон застоявшейся боли,
и мне страшно, что взялся, и бросить бы гуж,
так ведь – овен, гордец… ёлки-палки… бемольки…

Да. Ещё я люблю музыкальные сны
и находки из них в окружающем мире.
Вот нашёл себе «Я». И остался без «Мы».
В деревенских горах. В живописном сортире.

В каждой клеточке каждой берёзы —
все стихи непростые мои.
И простые. И дар. И курьёзы.
И не созданный Ноем НИИ —

нет, не созданный Ноем… Не ноем.
Просто реже берём топоры.
Не стремимся к безмолвным покоям
в беспокойстве весенней поры.

«Будь что будет!» – наследие сказки.
Фраза-фокус. Строка-волшебство.
Без руля, без дороги. Без КАСКи.
Неизменно любуясь листвой.

Золотые муравьи
запрягают чёрных,
крупно пишут «Се ля ви»
в книгах и в уборных.

Золотые муравьи
чёрных обижают —
и похлёбки, и любви
ни за что лишают.

Золотые муравьи
никого не любят
и моралью на крови
муравейник губят.

Золотая молодёжь
в стороне от черни.
Не работает. Балдёж.
Коньячок-печенье.

Покоряются рабы,
веруют во благо,
к пущей вере, от судьбы —
золотая брага…

А в лесу, с начала лет,
бродит муравьедка,
и по цвету свой обед
выбирает редко.

Золотые муравьи
погоняют чёрных
с неказистой плитки и
из-за фикс учёных.

«Запись невозможна,
замените диск» —
бычит осторожно,
не идёт на риск,
не желает множить
Сид Иромыч стих —
боязно тревожить
тех, кто пьян и тих.
Нелегальных красок —
много, для стиха,
мало – хмеля сказок
с вытяжкой греха.
Имя – от легенды,
сам же – сер и пуст.
Плоский, вредный хрен ты.
А и ладно. Пусть.
Наблюдай, редиска —
я пишу на лбу:
«Нет другого диска,
закатай губу»

В этот день я впервые проснусь со своей головой —
без похмелья и заданных кем-то глобальных настроек.
Из кадушки умоюсь прохладной водой дождевой.
Промолчит говорящий сундук о земной катастрофе.

Мне не надобен станет и сам этот чёрный сундук,
кибернетикой счастья займётся ответственный нагель.
И я вспомню – в какой я стране, и в каком я году —
но забуду сухие пайки и намокшие флаги.

И соседка – вчера ещё девушка лёгких манер —
улыбнётся сквозь рабицу чести бесценной улыбкой,
у неё будет новенький дом, в доме муж – землемер,
в доме трое детей, детский шкаф с барахлом и присыпкой.

А сосед по другой стороне – записной наркоман —
загремит в мастерской молотком, весь в делах и опилках,
у него тоже будет семья, а не только «маман» —
как он звал её, чувствуя холод в ненайденных жилках.

А соседа напротив, что был паучком, из чинуш,
навестят паладины стыда и раскаянья феи,
тот захочет вложиться в сто сорок обиженных душ,
но не в дымку болотистых мест, где кальяны – как реи.

Безнадежная Марья с окраины – встанет, сама,
исцелённая запахом трав через окна и щели,
ну а стены заделает – много ли надо ума —
стройотряд вдохновенных ребят – Степанк а и Емели.

Я пойду по дороге, любуясь родимым селом,
и здороваясь за руку с каждым, без лести, без понта.
Возле речки лежать будет лодка – над мощным веслом,
под набором кистей-облаков и холстом горизонта.

И ко мне побежит, пробудясь, ребятня – из моих,
ох, задаст им позднее жена за несъеденный завтрак,
и продолжится сила волны в назидательный штрих…
Этот день я услышал вчера, но увижу не завтра.

Всё изменится в корне. И корень – стволом прорастёт,
пораскинется в небо свободной вседышащей кроной.
Этот день еле слышен вдали, но идёт. Он придёт.
Я на хвост наступил – к переменам – змеюке зелёной

Стоят на арене, в аренде, раздетые клоуны,
не прочь провалиться, да цепью поставок прикованы,
хозяина цирка хвалить голым фактом обязаны,
иначе не будут накормлены, будут наказаны.

Они не способны на старые добрые фокусы,
они плохо ходят – их свозят работать автобусы,
они плохо видят, в глазах – по соринке из ящика,
в котором лежит реквизит и отчёты смотрящего.

Их держит стабильность пути от барака до здания,
где купол роняет еду для заряда стояния,
другие дороги и домики города рушатся —
но это несладкая каша, сложнее накушаться.

Две трети из зала – родня неникулинских клоунов,
бьёт в уши молчание рук, вертикально заломанных.
Цена за билет – право голоса, гордого голоса,
подарок – поп-корн из лапши с добавлением ботокса.