Владимир Ильичев (Сквер) - Голы онфлайн

Ты в красном… Не видел тебя ещё
одетой в ярчайший «ред».
Ты разной бываешь. Как вор с ключом,
крамольных следов эстет.

Когда из меня забрала – меня —
оставила призрак – нас,
обыденно, ловко, едва звеня
брелком… настоящий ас.

Не зря же ты – Ася! Не зря, не зря.
И я неспроста богат…
А после тебя – рассказать нельзя —
насколько возрос оклад.

А после тебя – нет меня, есть мы
на фоне пеньков и рощ,
мы слямзили новый рассвет из тьмы,
мы стырим у ада ночь.

Твоё молчание дороже пустословья.
В нём обозначился источник нужных слов,
заметный мне – и всё… Настольный. Но, позволь, я
хоть поиграю в многогранную любовь.

Потом расскажешь, до чего она серьёзна,
когда земля уже сотрёт мои уста.
Сухая сводка: будет сыро, предморозно.
Я буду спать. Ты будешь, кажется, грустна.

Потом ты тоже будешь спать. На том же месте.
Меня направят по делам в небытие.
Смотри, у кубиков моих – ни гранки мести,
вернусь погожей вешней полночью к тебе.

Да, я хотел бы, чтобы так примерно было.
Большая разница – «хотел бы» и «хочу».
Хочу – тебя – любить, и чтобы ты любила,
причём без разницы – кого… не слышь… почуй.

Мне раньше говорили: мой образ жизни плох.
«Торчишь, бухаешь, куришь, по саунам тусишь».
С цыплёночка на гриле однажды капнул Бог,
шепнул: «Святым не будешь, но пищу освятишь».

Цыплёнок сразу пискнул, с решётки соскочил,
отросшей головёнкой по-детски покачал,
пацифик лапкой тиснул на пламени свечи
и дал по жести звонкой, с подскоком, стрекача.

Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.
«Пропал, друзей не помнишь, по вегану чудишь».
На фразе «Ешь, мерзавец!» опять явился Бог,
шепнул: «С тобой Воронеж, а главное – Курмыш».

Я сразу в ритме Цоя сейтана замесил,
сготовил, и бездомным на паперти раздал,
«Съедобно… это соя?» – один меня спросил,
а я муки несдобной оставил у костра.

Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.
«Включаешь мецената, когда и сам-то нищ».
С буклетом о Версале открылся тощий Бог,
шепнул: «А ты – что надо», и съехал из Мытищ.

Я сразу следом съехал, поближе к Курмышу,
Воронеж – тоже рулит, но родина – зовёт,
с тех пор не без успеха пейзажики пишу,
ловлю холстами пули, а кровь держу за йод.

И мне опять сказали: мой образ жизни плох,
ни славы, ни почёту, ни щасья на пропой.
Пропитый на вокзале, тропой добрался Бог,
шепнул: «Пошли их к Чёрту» – и одарил тобой.

Так здорово… Вы празднуете что-то…
В компании, похоже – всей роднёй.
Семейное классическое фото.
Не пьянка. Не бардак очередной.

Так здорово… Твой Эф – малюет жестом
картину «Эй, к моей не подходи!»
Я скрылся в направлении известном,
но ты-то у меня живёшь в груди…

Так здорово… что я не огорчаюсь
твоей понятной близости к нему,
ревнуют – неким образом отчаясь,
а я тебя надольше обниму.

Так здорово… что мало пошлых мыслей,
и мало, и на слово не грубы.
Подумалось: но как бы вышли – мы с ней?
А сердце снова вытолкнуло «бы».

Патриархат… Матриархат… Протри паркет!
С веками пыли накопилось, аж чихнул,
и подскочили разновидности побед,
пылинок сто, легко упав на общий нуль.

«Знай место, женщина!» – я тоже так вопил?
Неслабо, значит, я тогда комплексовал.
Так напугать себя пытается вампир,
сломав клыки, попортив зеркала овал.

«Мужик, ты должен быть таким-то и таким!»
Каким – не помню. Но остался я собой.
Есть два эпитета: любима и любим,
всё остальное – ратоборство и отбой.

Матриархат… Патриархат… Переворот…
Потом опять… и разновидностями бед
слоится то, что нам дано перебороть.
Глянь, сколько пыли-то. Давай протрём паркет.

Таких, как ты… На месте многоточий —
должна быть взятка музе: «больше нет!»
Но я музык до сделок не охочий,
к тому же заплатил за интернет.

Таких как ты – семнадцать-восемнадцать,
с учётом ряда фейковых страниц.
Все статусны, как пачка ассигнаций,
все могут показать – не верх, так низ.

Вот это да. А если мы запросим
мои, для понта, имя и фамиль?
Вот это да – без шуток. Триста восемь!
И что я не какой-нибудь Камиль?

Ой, нет, Камилей тоже – лес да поле…
Но я-то… ёлки… более трёхсот!
Бежать. Бежать! Бежать от жалкой доли,
я для тебя и так – не высший сорт.

Бегу. Плечом толкаю цветовода.
Дал руку. Он с букетом. Кровь. Шипы…
И голос: «Повторяется погода,
но вы – таких не может больше быть.

Бери!…» А розы разные в букете,
оттенков не поймать, не перечесть,
Всего три лепестка в едином цвете —
как мы с тобой, как наша доля цвесть!

И дал на интернет, кудесник рыжий,
позднее сдавший место декабрю.
Прими же эти семь четверостиший,
мне сказано «…Дари!» – и я дарю.

«Девушки в сетчатых платьях!» —
ньюсов пиявится нить.
Видимо, надо ипатьих
этих, в авоськах, ценить.

Лайкать на полную силу,
в страстный нажим репостить.
Каждому фронту и тылу —
порох, патроны, пластид!

Зримо почти чувство локтя,
все – по фронтам и тылам!
Только предатель Володька
снова включил антиспам.

Что ему ньюсы ипатьих,
что ему штамп «дезертир»?
Анька в зелёненьком платье —
безоговорочный… мир!

Мало ли, что там под платьем,
если не в сетку оно?
Боеприпасы на складе,
но – где война – там темно.

Вы холодны, Зима, но так ли это важно?
Я сын Весны, во мне достаточно тепла.
Спонтанный шаг – и ваша честь не только ваша,
все ваши кони потеряют удила.

Все ваши козыри нещадно будут биты,
я подсмотрел их, и забыл, и вспомню вновь,
Весна такие может вытворить кульбиты…
наивно ждать безгрешной кармы от сынов!

Вы холодны, волшебны, дивны и жестоки,
я сам такой же, поначалу, и потом,
лишь буду жать из нашей схожести все соки,
пока не ляжем разной дымкой об одном…