Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

В начальную школу я пришла в середине пятидесятых, когда стали набирать силу разоблачительные процессы в партии. В школе № 586, что была в одном из Кадашевских переулков, парадная лестница на площадке в конце первого марша имела подобие цветничка из цветов в горшках, огороженных мелким штакетником, в середине которого высилась белая поколенная фигура Сталина – одна рука заложена за бортик френча, вторая опущена.

Дальше лестница расходилась на два марша, ведущие на второй этаж к классам. Ученики носились по лестнице, почти не замечая «усеченного» вождя, только изредка врезаясь в цветочные горшки. Каково же было наше изумление, когда однажды, придя утром в школу, мы обнаружили эту фигуру вождя лежащей вдоль стенки «раздевалки». Раньше она казалась такой массивной, гипсовой, а на самом деле была легкой – из папье-маше, крашенной белой масляной краской. Да еще полой внутри, глубокой, как пещера… И мы с двумя еще девчонками не нашли ничего лучшего, как спрятаться в этой «пещерке» и караулить входящих в раздевалку учеников, выскакивая оттуда с громким криком и рыком, пугая ребят. Поверженный вождь после нашего выскакивания из него с грохотом качался с боку на бок… Взрослые довольно быстро прекратили наше дикое развлечение, строго запретив даже подходить к фигуре из папье-маше, но особенно нас не ругали…

С учительницей начальной школы Верой Николаевной Соболевой, высокой, с фигурой «женщины с веслом», строгой, отношения мои сильно омрачились неприятным эпизодом, наложившим тень на все годы моего обучения в ее классе. Она, конечно, отмечала мои способности, – несмотря на мои проколы в дисциплине, я все-таки была старостой класса, а потом и членом совета дружины. Но этот эпизод…

Я была дежурной по классу. На большой перемене тщательно вытерла доску отполосканной тряпкой, открыла окна, чтобы проветрить класс. Двое мальчишек расшалились и не хотели выходить из класса, прыгали и бегали по партам. С трудом я все-таки их выдворила, но они все время пытались ворваться в класс. Я встала за дверь и подняла наизготовку пыльный веник. Дверь распахнулась, и веник сам дернулся в моей руке и опустился… на Веру Николаевну, которая вошла в класс своей стремительной походкой. Конечно, никого не обрадует получить по лицу пыльным веником… Я была убита, понимая, что никакие объяснения не отменяют случившегося ужаса… Это происшествие в совокупности со многими моими другими шалостями и провинностями и стали причиной того, что моя мама, сама учительница, только в другой школе, тоже очень строгая, много лет спустя в моменты укоров в мой адрес все повторяла слова Веры Николаевны: «Увидите, расцветет еще ваша дочь пышным букетом…»

Мама была очень сурова ко мне и тщательно следила за моими оценками и «подвигами» в школе. Училась я в общем хорошо. И была достаточно грамотна благодаря запойному чтению с четырех лет и хорошей памяти, все мне давалось легко, кроме чистописания. Мама безжалостно рвала исписанную почти наполовину тетрадь по чистописанию – за грязь и помарки, и заставляла меня переписывать все заново, что я и делала, высунув от усердия язык и заливаясь слезами.

Зато меня никогда не оставляли после уроков учить словарные слова, как многих учеников из нашего класса. Слова учили с помощью написания их по сто раз! Это было «ноу-хау» Веры Николаевны. Убегая вприпрыжку после уроков, я как-то встретила интеллигентного милого дедушку моей соученицы Светланы Техменьевой, который спросил меня, где же Света. Я ответила ему почему-то злорадно: «А ваша Света сто раз собаку пишет!» Потом, устыдившись гаденького чувства, запомнила этот маленький эпизодик навсегда. Тем более что Светкин дедушка мне очень нравился – он напоминал мне героя моей любимой радиопередачи, в которой дедушка и его внуки Галочка и Боря отвечали на письма ребят. У меня такого дедушки не было.

Зато у меня была любимая бабушка Оля, по имени которой меня и назвали. Она тоже была строгой женщиной, много пережившей, в одиночку воспитавшая троих дочерей. Средняя дочь, тетя Лиза, погибла в войну в 1943 году. Почему-то бабушка считала, что я чем-то на нее похожа, и очень меня любила, нередко выручала и защищала от грозящих за баловство кар.

В начальной школе у меня образовалась «система двух портфелей». Мне купили для третьего класса новенький коричневый портфель из свиной кожи. А старый портфель, точно такой же, но потрепанный и черный, сохранился и пригодился не раз… Вера Николаевна применяла к особенно злостным нарушителям дисциплины в качестве наказания изъятие портфеля. Все содержимое, помимо учебников, приходилось распихивать по карманам. Идти домой без портфеля было стыдно: только заядлые хулиганы имели всегда с собой обычную резинку, которой перетягивали книжки и ручки. К тому же за портфелем должны были приходить родители, получая при этом еще и порцию нотаций и выговоров от учительницы. За моим портфелем, когда был отобран уже и второй, ходила бабушка и родителям ничего не рассказывала. Я же, как злостный хулиган, завела себе резинку для книжек и несла свое добро, перетянув резинкой, с дерзким, легкомысленным и вызывающим видом, будто мне все нипочем, хотя на самом деле это, конечно же, было совсем не так…

В пятый класс я поступила уже в школу № 106, в другом районе Москвы, поскольку семья наша переехала на новую квартиру в доме на Профсоюзной улице. В новом 8-м квартале, где мы поселились, школа только строилась, и мне повезло: пришлось пойти в школу, которая предназначалась как бы для жителей 9-го, «показательного», квартала. В 7–8-м классах набор учеников сильно изменился, многие ученики ушли из школы в специальные учебные заведения, разного рода училища, некоторые устроились на работу, продолжая учиться в вечерней школе. Классы пополнились учениками, родители которых уже прослышали об этой школе и стремились дать своим детям хорошую подготовку для поступления в институт. К этому времени директор школы Леонид Исидорович Мильграм титаническими усилиями уже формировал преподавательский и ученический состав для будущей прославленной спецшколы № 45.

Меня должны были перевести в новую обычную школу в нашем квартале, но завуч и директор просили РОНо оставить меня в 106-й школе: за два года я уже успела себя проявить не только как способная и активная ученица, но и как школьный поэт и незаменимый главный редактор огромной школьной стенгазеты, постоянная староста класса и вообще как неформальный лидер. Мне очень нравилась эта школа, нравился наш класс, такой дружный и веселый, с такими разными, но очень интересными и способными ребятами.

Мы часто собирались после уроков и гуляли пешком до Ленинских, то есть Воробьевых гор, или катались зимой на санках в местном овраге; мы не только ходили вместе в походы, а по утрам до уроков весной и осенью играли в модный тогда бадминтон, но и вместе посещали музеи и кино, вместе с группой девочек брали частные уроки по английскому языку. Ученики в классе были сильные, трудолюбивые, упорные, ориентированные в основном на технические вузы. Гуманитарная составляющая звучала в школе не так мощно, но в лице преподавательницы русского и литературы Ирины Григорьевны Овчинниковой, впоследствии журналистки в «Известиях», достаточно ярко и увлекательно, что для меня, конечно, было очень важно. Соответственно, в вузы поступили все двадцать восемь учащихся, которые остались в 9 «А» и доучились до одиннадцатого класса; я ушла после девятого в педучилище № 1 им. К.Д. Ушинского, после окончания которого поступила в МГУ на факультет журналистики.