Марина Ахмедова - Уроки украинского. От Майдана до Востока

— И что? Вы побежали?

— Отступили. Сражаться было бы глупо. Поставить свою голову на смерть? Они бьют ногами, руками, топчут, прыгают на тебе. Звери.

— Когда вы находили кого-нибудь из них, как поступали вы?

— Я могу вам сказать. Когда это были вэвэшники, все, что мы делали — это раздевали их, хотя многим хотелось ударить. Мы отбирали щит, дубинку, бронежилет и просто отталкивали назад. А если попадался «Беркут»… ну тяжело было людям не дать… потому что он — зверь.

— Это чувство, когда бросались на поверженного «Беркута», оно было вынесено из боя, вызвано напряжением, и его, это напряжение, нужно было снять на условном враге? Или это была злость, направленная конкретно на «Беркут»?

— Поведение «Беркута» — оно настолько людей озлобило. Когда на глазах у других они просто отрезают голову… Ну как относиться к этим людям? Просто ставят на колени, берут нож и отрезают голову. Ну о чем тут говорить?

— Вы это видели?

— Нет, но есть же видеосъемки. Это есть на кадрах тех людей, которые своими глазами видели.

— По вашему мнению, чем руководствовался «Беркут» — такой же злостью?

— Мне тяжело думать так, как думают они. Потому что я не понимаю, как можно так думать. Они — звери. Вы посмотрите, как они избивали детей. С чего мы начали до того, как вы меня в сторону увели? Да, ты меня увела… А я начал с того, что я просто приехал протестовать и как бы… изъявить свое желание вступить в Евросоюз. Я побыл здесь два дня и уехал. Но только я уехал, как сразу произошло избиение возле елки. Их там оставалось — семнадцати— и восемнадцатилетних — человек пятьсот. Непонятно, зачем вообще их били. Если бы не били, они бы там еще день-два посидели и разошлись. Я тогда до избиения сам пришел, посмотрел на них, подумал — дети, что мне среди них делать? Поэтому ушел. И эти дети уж точно неспособны вызвать у беркутовцев таких эмоций, чтобы так бить. Беркутовцы отобраны. Они четко отобраны для работы и заряжены своей пропагандой.

— Когда происходил расстрел снайпером из этой гостиницы, где мы сейчас находимся…

— А‑а‑а, это когда ваш русский снайпер расстреливал и в одну, и в другую сторону?

— Национальность снайпера мне неизвестна.

— Это тебе она неизвестна, а мне известна.

— Хорошо. Перейдем к вопросу, который я хотела задать. Когда производился расстрел, что держало людей на Майдане?

— Исключительно человеческий дух и патриотизм. Желание быть свободным и независимым.

— Свободным или мертвым?

— Знаешь, в чем дело? Я готов отдать свою жизнь за свободу.

— Чем для тебя является человеческая жизнь?

— Человеческая жизнь — превыше всего. Вечная память погибшим и хвала.

— Как показывает человеческая практика, память о погибшем до конца дней сохраняется только у одного человека — у его матери.

— А ты не видишь, сколько свечей и цветов вокруг? Когда гробы выносили… мне тяжело об этом говорить. Когда я начинаю об этом говорить, я начинаю злиться.

— Злиться или сожалеть?

— Злиться, сожалеть и сострадать. Злость — против тех, кто стрелял в безоружных. Против тех, кто давал указания и кто эту игру затеял. И, поверь, к «Беркуту» у меня двоякое отношение. Просто… ну как сказать, чтобы помягче? Это — моральные уроды. Прос-с‑то скоты! Которых мама, папа с детства били, их обижали в школе, во дворе — везде. Мне тяжело понять, как человек может до такого докатиться.

— До Майдана ты испытывал к кому-нибудь схожие эмоции?

— До Майдана?…Ну, может, где-то и испытывал. В частности, по отношению к нашей власти, которая просто приезжала и отжимала внаглую собственность у людей. Отчего тут собрались украинцы, которые всегда спокойные? Ты же знаешь поговорку — «Моя хата с краю, ничего не знаю». Це про нас — про украинцев. А вот смотри, оказалось, что не с краю. Это как надо было нас допечь. Реально допечь. И сделал это дядя Витя Янукович.

— Возвращаясь к памяти. Свечи и цветы, в меньшем, конечно, количестве, я видела в Волгограде после совершения терактов в конце декабря. Как показывает жизнь, общество довольно быстро забывает о жертвах.

— Ну, это ваша беда — российская.

— Я думаю, это — общая беда.

— Нет. До этих событий я действительно считал, что украинцы вряд ли уже встанут после Майдана две тысячи четвертого года. Но я ошибался, и я этому рад. Я горжусь своей нацией. О тех, кто просто ехал по своим делам и погиб у вас в Волгограде, у меня сожаления не меньше, чем о наших героях, которые погибли от пули негодяев, больных идиотов, которые стреляли — два человека в левый глаз, два человека в правый глаз. Это же… вообще. Но сожаление одно и то же.

— Как ты относишься к заявлению Яроша, обратившегося за поддержкой к Докку Умарову?

— Дело в том, что у Яроша свое ви́дение. Для чего он это делает, это его дело. Я противник такого, но…

— Вставляется «но»? Значит, терроризм может быть оправданным?

— Вы должны быть готовы к тому, что тут будут возникать радикальные группы, которые будут так делать. Потому что вы на нас вероломно нападаете.

— Вы хотите сказать, что из Украины в Россию могут выходить смертники?

— Если вы не уйдете из Крыма. Если начнется война и будут убиты чьи-то родные и близкие… Люди будут мстить. Я полностью против этого. Я еще раз повторяю — для меня это неприемлемо. Я этого не желаю и не хочу. Но это неизбежно. Как вы этого не поймете?

— Известно, что террористы совершают террористические акты потому, что у них нет армии для того, чтобы вести войну. Говоря о вылазках смертников, подтверждаете ли вы тем самым, что у Украины нет армии?

— Слышь… вот ты интересная какая… Чечня — вот такая маленькая. Какая у нее полноценная сила воевать против России? И такая же Украина — разодранная на куски вашими же технологиями. Технологиями Путина на данный момент… Просто меня удивляют твои вопросы. Я не привык к такому.

— А к чему ты привык?

— К взаимопониманию.

— У нас не может быть взаимопонимания. Я — журналист. Моя работа — задавать вопросы. Я обещала тебе, что не перевру ни одного твоего слова, но я не обещала, что буду задавать вопросы, которые тебе будут приятны. Мой следующий вопрос — почему Майдан не расходится?

— Вообще-то, у нас война, если ты не знала. Вы на нас напали.

— Но речь идет о Крыме. А мы — в Киеве.

— Я тебе объясню. Вот именно этого Путин от нас и ждет. Для того он и создает такую нервозную обстановку, чтобы мы поехали туда и всем объявили бы — бандеровцы приехали. Скажи, я похож на бандеровца? Хотя я к Бандере хорошо отношусь.

— Почему?

— Я не вижу ничего плохого в человеке, который хотел для своей страны свободы. Но с детства нам вбивали в голову, что он — какой-то немецкий прихвостень.

— И как ты эту вбитую информацию выбил?