Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

Погода все время стояла хорошая, лошади поправлялись, к армии подходили подкрепления. Всегда была веселая и приятная компания. Расхаживали по бивуакам, так как везде были знакомые. Не было повода кому-либо завидовать, потому что все, от старшего до младшего, от богатого до бедного, были в одинаковом положении, с небольшими исключениями. Несмотря на все это, начали скучать и говорить: «Что ж это мы стоим здесь, на одном месте, а французы прохлаждаются в Москве? Пора бы их побеспокоить!» Особенно Мюрат со своим авангардом был как бельмо на глазу. За несколько дней до движения против него говорили: «Не только Мюрата можно разбить, но и всех французов, что с ним, забрать живьем. Видно, наш старик фельдмаршал задремал». На это возражали: «Фельдмаршал не дремлет, а не хочет будить французов и выжидает, пока сами проснутся. Мы поправляемся, а французы слабеют». Хотя это была и правда, но она не совсем успокаивала умы.

Наконец 5 октября приказано было готовиться к выступлению против французов. Сами ли главнокомандующие додумались или до них дошли слухи об общем желании, было неизвестно, но только все чрезвычайно обрадовались. Нога моя почти поправилась, отзывалась боль немного в колене; я еще немного прихрамывал, однако решился идти вместе с ротой. Большого дела, как под Бородином, не ожидали. Полагали, что у Мюрата тысяч около 40, а это считали за ничто и шли как на верную добычу. Взяли для лошадей на лафеты фуража, а людям велели взять сухарей и заготовить говядины.

Вечером тронулись в поход. Нашему корпусу со всей артиллерией пришлось переходить через речку по мосту, устроенному на правой стороне Тарутина, и так как мост был дурно устроен, то артиллерия переправилась с затруднением. У меня, например, провалился ящик; на этот случай выехал генерал Капцевич и тут же распушил меня. Когда перешли мост и двинулись вперед, то приказано было соблюдать тишину и не высекать огня для трубок. Приблизившись к своим ведетам [65], остановились подле леска, находившегося в правой стороне от нас. Лошадям задали корму, люди поели и расположились ночевать. Пехотные составили ружья в козлы, полегли как шли, в колоннах, один подле другого; мы тоже расположились как попало. Погода была хорошая, но холодноватая, особенно к утру, и мы порядочно продрогли.

Как только начало рассветать, послышались в отдаленности, правее от нас, пушечные выстрелы. Мы поднялись и построились: пехота в колонны, а артиллерия сбоку колонн. Псковский и Московский полки находились во главе колонны, а я со своими четырьмя орудиями – при последнем. Простояли в таком виде довольно долго. Когда выстрелы с правой стороны начали приближаться, тогда мы тронулись вперед. В стороне, откуда раздавались выстрелы, за лесом, мы ничего не видели, а с левой стороны, по открытому ровному месту, видны были еще две наши большие колонны. Эти колонны и наша двигались вперед, как будто равнялись. Мы проходили место между французскими и нашими ведетами, куда никто не заходил. Так как там, при вступлении еще нашем под Тарутино, была стычка, то валялось несколько неубранных, распухших и почерневших трупов, в мундирах, больше французских; валялись ружья, кавалерийские каски и сабли. Одну саблю без ножен я поднял, рассматривал ее и махал ею; только что хотел я бросить ее, как попались мне ножны; я примерил их к сабле, и они как раз пришлись по ней; я приказал привязать эту саблю к орудию; она и теперь хранится у меня. Подошли мы к какому-то ручью. Пехота перешла через него без затруднения, но с артиллерией переходить было трудно, потому что берега и самый ручей были топки, а подъем на другой берег довольно крут. Отвязали фашины [66], которые возили по две при каждом ящике, исправили с помощью их переправу и, хотя с затруднением, переправились. Пушечные выстрелы отдалялись от нас. Выбравшись на возвышенность, мы увидели дым от выстрелов. Сойдясь со своей пехотой, остановились в прежнем порядке.

Впереди нас было ровное место, на нем лежало много убитых и раненых наших егерей. Раненые рассказывали, что они шли в стрелках, на них из-за леска, что в левой стороне, напала французская конница, они не успели выстроиться в каре, и потому из них много перебито. Лежало тут довольно и французских кавалеристов; некоторые из них были в латах и шишаках, с конскими хвостами и в огромных ботфортах. Солдаты, как пехотные, так и наши, снимали с французов мундиры, а больше интересовались сапогами. В одном месте лежал большого роста кавалерист; голова у него была разбита, так что мозг был снаружи, но он еще дышал и хрипел. Несмотря на это, два солдата держали его под руки, а другие тянули с него сапоги. Еще обратил на себя мое внимание видный и красивый мужчина, в одной только очень тонкой и чистой рубашке, которую еще не успели с него снять. Приметно было, что это какой-нибудь значительный офицер. Доктора осматривали и перевязывали раненых, как своих, так и французов, а несколько священников исповедовали. Солдаты, достав шанцевые лопаты, копали неглубокие ямы и складывали туда убитых. Стояли мы тут, пока время начало склоняться к вечеру. Выстрелы далеко отдавались впереди, а потом затихли. Преследовавшие французов войска начали возвращаться. От артиллерии потребовали несколько лошадей, чтобы забрать отбитые у французов зарядные ящики. Так как их не могли увезти все, то остальные, собрав в кучу, зажгли, и они с треском взлетели на воздух.

Почти смерклось, когда приказано было идти назад, в лагерь. Подошли мы к топкому ручью. Пехота перешла и пошла прямо, а мы, не решившись в темноте переправляться, вздумали обходить. Шли не по дороге, потеряли направление, пришли к какому-то оврагу и долго отыскивали место, где бы переправиться. Случайно попали на тропинку и по ней уже шли наугад, и, однако ж, так счастливо, что прямо пришли к Тарутину, хотя и очень поздно. В этом деле нашей роте, да и всему нашему корпусу не удалось сделать ни одного выстрела.

Отдохнувши, на другой день собрались и рассуждали о вчерашнем сражении. Победа, по-видимому, была полная: взяли пленных, довольно орудий и много зарядных ящиков; гнали несколько верст неприятелей. Но победой этой были недовольны и считали ее хуже всякого поражения: шли забрать французов, а дело не соответствовало тому, чего ожидали. Припоминали прошедшие дела с самого начала кампании и разбирали их. Под Витебском граф Остерман с графом Паленом хотя и отступали, но достигли цели – соединения корпусов. Генерал Раевский хотя не пробился в Могилев под Салтановкой, но сражался храбро и не успел в своем намерении единственно по малочисленности бывших с ним войск. Генерал Неверовский под Красным потерял несколько орудий, по-видимому, был разбит, но геройски отступил и спас вверенный ему отряд. Генерал Раевский первоначально отстоял Смоленск, а потом генерал Дохтуров и сотрудник его, генерал Коновницын, отчаянно защищали его и оставили только по приказанию главнокомандующего. Под Валутином отличились генералы Тучковы, и имя их сделалось славным.