Борис Гулько - КГБ играет в шахматы

Ученые отказники организовывали научные семинары. Иногда квартиры, на которых семинары проходили, блокировал КГБ, но на следующей неделе ученые собирались вновь. Хоть и не всегда. Как-то мне передали приглашение посетить семинар, который организовал на своей квартире профессор математики Виктор Браиловский. Перед тем как отправиться на его семинар, я поймал радио «Голос Америки» и услышал, что накануне вечером Виктора Браиловского арестовали. Познакомился я с ним лишь через несколько лет, когда он вернулся из ссылки.

Я посещал семинар, который организовывал на своей квартире ученый-генетик Валерий Сойфер. Мой доклад на этом семинаре «Шахматы как феномен культуры» был принят очень хорошо. «Я давно не получал такого удовольствия от разговорного жанра», — так витиевато выразил мне свои чувства профессор-кардиолог, участвовавший в семинарах Сойфера.

Естественной средой общения отказников была диссидентская интеллигенция Москвы. Я подружился в те годы с крупным российским писателем Георгием Владимовым. После высылки из Москвы в начале 1980 года академика Сахарова Владимов оказался самым известным за пределами СССР советским диссидентом.

Конечно, я читал превосходные хоть и немногочисленные произведения Владимова задолго до нашего знакомства. Произвел на меня впечатление и урок человеческого достоинства, который Владимов преподал честной интеллигенции Советского Союза в 1978 году. К тому времени Союз писателей СССР, организация, созданная партией для того, чтобы руководить литературой, трижды исключал из своих рядов достойнейших своих членов. Борис Пастернак, Александр Солженицын и Лидия Чуковская отчаянно сопротивлялись своим исключениям. И вот, в ноябре 1978 года, когда я играл за советскую команду на шахматной Олимпиаде в Буэнос-Айресе, в киоске в газетах на разных языках, я увидел портрет Владимова, закуривающего сигарету, и его открытое письмо в Союз писателей СССР. В том письме Владимов заявлял, что выбывает из Союза писателей и исключает его из своей жизни. Владимов использовал прекрасный шахматный образ: Союз писателей, в котором писатели, которых не покупают и не читают, руководят писателями, которых покупают и читают, — как шахматная композиция с заданием: серые начинают и выигрывают.

В своей крохотной квартирке в Филях Владимов жил как в осаде. Гэбэшники чудились, да и присутствовали незримо, где-то рядом. Однажды мне удалось невольно спасти малую часть библиотеки Владимова.

Отказники и диссиденты были естественным каналом, через который в Советский Союз проникали с Запада не разрешенные в СССР книги. Тамиздат, как мы называли изданные за границей книги в отличие от самиздата, отпечатанного на пишущей машинке внутри страны, прибывал в багаже туристов и, видимо, также через дипломатическую почту. Причем через отказников шла в основном сионистская и еврейская литература, а через диссидентов — вся прочая. В какой-то момент по Москве разошлись ксерокопии книги Корчного «Антишахматы» с дарственной надписью на титульном листе мне от антигероя этой книги Раймонда Кина.

Как-то, проведя вечер у Владимовых, я вернулся домой, нагруженный книгами, взятыми для прочтения у писателя. Позже, в тот же вечер, к нему нагрянули гэбэшники с обыском и изъяли весь тамиздат. Осталось лишь то, что я унес. Я жалел потом, что не взял больше.

Сохраню одну историю, которую я слышал от Владимова. Писатель со своей женой Наташей навещают академика Сахарова в знаменитой квартире Сахаровых на улице Чкалова. В какой-то момент Владимов и одновременно с ним Сахаров замечают ползущего в углу комнаты таракана. Академик освобождает коробочку от таблеток, сгрузив содержимое ее на салфетку, помещает в коробочку насекомое и собирается выкинуть пленника в окно.

— Не разобьется? — спрашивает писатель.

Сахаров оставляет коробочку с тараканом на подоконнике, садится к столу, производит на листке бумаги вычисления, сообщает:

— Не разобьется, — и, вернувшись к окну, завершает задуманное.

Стиль книг Владимова несколько напоминал стиль Ремарка и Хемингуэя, первых современных западных писателей, опубликованных в СССР, когда в годы «оттепели» приподнялся железный занавес. И в жизни Владимова привлекал тот же стиль. На него произвела большое впечатление, видимо, своей литературностью, история моряка, который сбежал с советского корабля в Швеции, а потом прислал на безлюдный берег Балтийского моря за женой и дочкой одномоторный самолет с отчаянным шведом. Жена и дочь по неизвестным причинам на условное место не прибыли, и швед улетел ни с чем.

Когда в 1983 году пресс КГБ вынудил Георгия и его жену Наташу покинуть СССР, Владимов предложил мне попробовать повторить тот трюк. Я принял идею, даже купил карту Карелии и прикидывал, куда мог бы залететь самолет из Швеции. Три года спустя, в 1986 году, когда мы уже покинули СССР, Владимов сказал мне, что самолет он нашел, но не было пилота, готового взяться за столь рискованное дело. Где был в это время Матиас Руст, посадивший свою «Цессну» на Красной площади в 1988 году?!

Нашим близким другом стал замечательный эссеист, поэт и прозаик Юрий Карабчиевский. Юра был человеком патологической честности и органичности. К моменту нашего знакомства он не опубликовал ни строчки в СССР, поскольку сотрудничать с подцензурными изданиями не мог физически. Но и покинуть Советский Союз Карабчиевский не пытался, так как чувствовал себя частью русской культуры. Юра публиковал свои произведения на Западе, а средства на жизнь добывал, работая инженером, наладчиком приборов. КГБ его не хватал, наверное, потому что Карабчиевский не был антисоветским писателем, он был только совершенно не советским, то есть честным и органичным в каждой своей букве.

Метаморфоза в судьбе Карабчиевского произойдет в годы перестройки. В России опубликуют все его произведения. Он станет популярным. Но не перенесет исчезновения культуры, от которой когда-то не уехал. Он сравнит в своем эссе неподцензурную вольную русскую культуру, к которой принадлежал во времена горбачевской свободы, с шагреневой кожей и покончит с собой в 1992 году. У меня осталось перед ним чувство вины. Что можно было сделать из Америки, чтобы спасти его? Наверное, что-то можно было.

Ярким впечатлением стало для меня общение с поэтом, переводчиком и мемуаристом Семеном Израилевичем Липкиным. Он и его жена, поэт Инна Лиснянская, стали диссидентами почти поневоле. В 1979 году они участвовали вместе с другими лучшими российскими литераторами в издании неподцензурного альманаха «Метрополь». Когда двоих менее известных участников альманаха, Евгения Попова и Виктора Ерофеева, исключили из Союза писателей за такую нелояльность цензуре, остальные должны были, по уговору, в знак поддержки также выбыть из этого Союза. Но выбыли только редактор альманаха Василий Аксенов и чета Липкин — Лиснянская.