Юрий Нагибин - Всполошный звон. Книга о Москве

Но довольно фантазировать, лучше дадим слово знатоку московской старины Льву Ястржембскому:

«Это было рано утром 12 октября. В доме Веневитиновых, дальних родственников Пушкина, собрались друзья поэта. Кроме братьев Веневитиновых, пришли литераторы Киреевские, Соболевский, Хомяков, историки Погодин и Шевырев, несколько студентов Московского университета. Все с нетерпением ждали Пушкина. Он приехал в 12 часов. С первых строк „Бориса Годунова“ слушатели затаили дыхание. „Какое действие произвело на нас это чтение — передать невозможно, — писал много лет спустя Погодин. — Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых мы все знали наизусть… Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и между тем поэтическую, увлекательную речь! Первые явления выслушали спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущение усиливается… Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления… Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь…“»

Чтение трагедии не прошло бесследно для поэта. Вскоре он получил строжайший выговор от своего нового «цензора»…

Напротив Кривоколенного находится улица Мархлевского, бывший Милютинский переулок. Когда-то шелковая мануфактура Милютина считалась одной из лучших в стране. Алексей Яковлевич Милютин был комнатным истопником (отсюда в его позднем дворянском гербе вьюшка), любимец Петра I и вышел в первые богачи своего времени. Самый известный после Милютина здешний житель — карточный игрок Нилус.

Улица не может гордиться своим Веневитиновым, не встретишь тут памятных досок. (Впрочем, в Милютинском увидел свет глава символистов Валерий Брюсов, но мемориальным стал другой дом — на Первой Мещанской.) А вот насчет другого Веневитинова все не так просто. Когда человек уходит в восемнадцать мальчишеских лет, трудно сказать, в кого бы он вырос. Мой младший друг, скуластый раскосый Оська, сын живописца, графика и оформителя Владимира Роскина, был редкостно даровит. Он оставил с десяток листов трагических рисунков. На всех присутствовал знак свастики. Фашизм пытал, терзал, уничтожал человеческую плоть. Шли в пике «юнкерсы». Падали бомбы на городские крыши. Перли вперед солдаты в рогатых касках, почти закрывающих лица, с прижатыми к брюху автоматами. Резиновые дубинки обрушивались на головы. Волосатый кулак ломал челюсть, крошил зубы. Задастые, с закатанными выше локтей рукавами, узколобые неандертальцы били, пытали, жгли, расстреливали. В пыточных застенках, за решеткой тюрем, за колючей проволокой лагерей в лужах крови умирали люди с нежно-скуластыми лицами и раскосыми глазами: ни одному из них смерть не могла навязать безобразной позы. На каком сильном чувстве творил шестнадцати-семнадцатилетний мальчик свою «Гернику»! И всюду убивали его — он словно провидел свою судьбу.

Он ненавидел жестокость, ему не уцелеть было в современном мире. Его убили на Северо-Западном фронте, когда он во время боя выносил из-под огня тяжело раненого товарища.

А еще он оставил альбом с фотографиями, который назвал «Московский дождь» — песню одиночества и надежды. По-моему, он снимал лучше знаменитого Александра Родченко, друга Маяковского и его отца. Во всяком случае, в его снимках больше человечности.

И еще он был замечательным актером: пластичным, музыкальным, с острым чувством юмора. Фашистская пуля убила сразу троих: художника, фотографа, артиста.

И еще один переулок выходит на Мясницкую — Фуркасовский. Свое название переулок получил по домовладельцу, французу Фуркасе, в XVIII веке. Был этот выдающийся человек то ли «паричным» мастером, то ли портным. Как легко у нас разделываются со старыми, заслуженными именами улиц и как бережно сохранили имя неведомого французского умельца давних лет! Я не против этого, помилуй Бог, хорошо, что осталось это смешное название, я за то, чтобы и с другими улицами поступали столь же бережно. К Мясницкой был нежно привязан Владимир Маяковский, много лет проживший у Мясницких ворот. Недаром он еще в 1921 году ратовал за скорейшее приведение в порядок сильно запущенной улицы — «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и всероссийском масштабе».

Я знаю, что о многом не сказал. О филологической семинарии в Кривоколенном, учрежденной Новиковым и его сподвижником Иваном Шварцем, о том, что в Малом Златоустинском жил Матвей Казаков и держал при доме небольшую архитектурную школу, и о многом другом. Да ведь Москва неисчерпаема в каждом своем уголке, и разве охватить в одном очерке такой огромный мир, как Мясницкая!

Если вы хотите поехать машиной из центра Москвы в Сергиев Посад, полюбоваться на Троице-Сергиеву лавру, вы наверняка начнете путь от Лубянской площади, затем поедете по той части Сретенки, которая носит название Большая Лубянка (параллельно тянется узенькая Малая Лубянская). Вы увидите справа Фуркасовский переулок, отмеченный по углам двумя мощными зданиями, возведенными И. Фоминым и А. Лангманом, слева мелькнет Кузнецкий мост, пересечете по краю маленькую площадь с памятником Вацлаву Воровскому, советскому полпреду, убитому в Швейцарии белогвардейцами, уловите за узором чугунной ограды красивейшее здание барочного стиля, перестроенное, как говорят, по проекту великого Растрелли в XVIII веке из палат XVII века. Дом вошел в историю: именно здесь жил московский генерал-губернатор граф Ростопчин, двусмысленно прославивший себя в пору наполеоновского нашествия — он объявился первым лубочным контрпропагандистом России. Слева вы приметите за деревьями не слишком рослый, но величественный храм — собор стоявшего здесь некогда Сретенского монастыря. Минуя Сретенские ворота, вы увидите памятник прекрасной статной женщины и едва ли узнаете в ней Надежду Константиновну Крупскую, носившую в партийной среде кличку Минога. Мимо бывшей церкви Успения, построенной жителями печатной слободы в исходе XVII века, вы въедете в ущелье старой Сретенской улицы. И вам покажется на миг, что вы оказались в Москве начала века: тесно прижались друг к дружке маленькие желтые дома о два-три этажа, множество лавчонок — магазинами не назовешь — самого разного назначения, и чуть ли не через каждые полтора метра направо и налево отходят переулки со старинными торгово-ремесленными названиями — Луков, Колокольников (здесь на Моторинском заводе отливали царь-колокол — одно из двух бесплодных кремлевских чудес), Просвирин, Печатников, Пушкарев… Ничего примечательного вы здесь не обнаружите, кроме церкви при выезде на Сухаревскую площадь. Церковь носит странное название Троицы в Листах.