Илья Миксон - Жила, была

Сестра сделала из него справочник чертежника-конструктора, рабочий блокнот для себя. Половину, сорок шесть страничек, аккуратно черной тушью заполнила данными задвижек, вентилей, клапанов, трубопроводов, всякой другой арматуры для котлов. А другая половина, с алфавитом, осталась чистой. Очень удобно, когда с алфавитом: сразу отыщешь, что надо.

Таня еще поколебалась, можно ли без спросу, но решила, что Нина не обидится. Это ведь и для нее, для всех Савичевых. А Нине блокнотик сейчас без надобности. Завод выпускает другую, боевую продукцию. Все равно блокнотику лежать в столе до конца войны.

В том же ящике письменного стола отыскался толстый синий карандаш. Нина иногда глаза им подкрашивала. Чуть-чуть.

Карандаш истерся или сразу был плохо заточен, но идти на кухню за другим не хотелось. И Таня ясным ученическим почерком написала синим грифелем на странице с буквой «Ж»:

Женя умерла 28 дек в 12.30 час утра 1941 г

Посмотрела, подумала немного и подчеркнула имя — Женя.

Выяснилось, что на ближнее, Серафимовское, кладбище нельзя рассчитывать: все подступы к воротам завалены трупами. Надо везти Женю на остров Декабристов.

— Там и в могилку опустить удается, на Голодае, так сведущие люди говорят.

Бабушка называла остров по-старинному, и дядя Вася сказал:

— Какие провидцы на Руси были, в позапрошлом еще веке высчитали, что будет война и блокада, что на островном кладбище будут хоронить тысячи и тысячи погибших голодной смертью.

Были и другие кладбища, на меньшем расстоянии от Моховой, чем Голодай, но мама отвергала их:

— Или на Смоленском, где отец лежит и братик с двумя сестричками, или, как бабушка советует, на Голодае.

Она имела в виду малолетних детей, умерших от скарлатины в девятнадцатом году. В одну неделю сгорели. Эпидемия в городе свирепствовала, а медицина — какая тогда медицина! Вражьи армии со всех сторон обложили Петроград. Вот как сейчас…

— И не дам без гроба везти, — твердо заявила мама.

На Моховой не удалось договориться. За ящик из горбыля заломили триста рублей и полтора килограмма хлеба. Мама обратилась к своему дворнику, Федору Ивановичу. Тот посочувствовал соседке, обругал коллегу с Моховой: «Креста на нем нет, грабителе!»

— Сделаю почти задаром, Мария Игнатьевна. Из уважения к вам — две сотни и кило. А с меня в придачу сани напрокат.

— Откуда ж я хлеба столько возьму? — спросила не дворника, себя спросила мама.

— Так Евгения Николаевна сама ж припасла, можно сказать. Она когда преставилась? Двадцать восьмого. До конца месяца три дня, по рабочей карточке да при нынешней прибавке кило с довеском.

Карточки умерших полагалось сдавать вместе с другими документами, иначе не выдавали свидетельства о смерти. Нина такое свидетельство получила еще во вторник.

— Вот уж напрасно, — осудил как неразумность Федор Иванович.

В иных семьях и по две недели скрывали покойников. Потому, кстати, и ввели перерегистрацию в середине месяца, чтоб ограничить незаконное пользование продовольственными карточками.

— Хлеб для усопших вроде выходного пособия от самого господа бога.

Мама кивнула, соглашаясь с блокадным, разумным мнением дворника, и повернулась уходить.

— Ладно уж, только из уважения… Но грамм двести хоть дадите? Силы ж нужны гроб сработать.

На том и условились, а дома уже мама вспомнила о Юре. Только как его найти, как связаться с Кронштадтом?

— Через Беллу Велину, — уверенно подсказала Нина. — Беру на себя. Человек она хороший, а Юра сам же говорил Жене, что, в случае чего, готов, как пионер.

Велина, вторая жена Юрия, работала переводчицей в штабе и жила, как многие другие военные и вольнонаемные, на Литейном проспекте, в Доме Красной Армии.

И свершилось чудо. Юрий прибыл на машине, привез две буханки хлеба и три пачки «Красной звезды». Папиросы ценились почти как хлеб.

Все моментально уладилось, организовалось.

На кладбище, у могилы, низко склонившись над гробом, мама спросила:

— Вот мы тебя хороним, Женя. А кто и как нас хоронить будет?

Дорога жизни набирала темпы, но и мощный транспортный конвейер ледовой трассы не мог обеспечить нормальное снабжение. А на 1 января 1942 года мирных жителей было около двух миллионов.

Ежедневно умирало до четырех тысяч. Экскаваторы не успевали выгрызать котлованы для братских могил; в ход, как в районах вечной мерзлоты, пошел динамит.

Артобстрелы продолжались, но воздушные налеты временно кончились. Последний раз бомбили в начале декабря. Полутонная бомба вонзилась в землю во дворе университета, но не сработала. Саперы огородили воронку, повесили таблички. Это спасло многих, когда через несколько дней прогремел взрыв.

Врачи называли дистрофию бомбой замедленного действия. Человеку кажется, что все страшное позади, а он обречен…

В искрящейся дымке заиндевелые призраки домов с черными провалами разбомбленных квартир. Над крышами — багряное облако: где-то никак не потушат очередной пожар.

Горе

Теперь, когда Жени не стало, Таня думала о ней чаще, чем прежде. Люди почему-то становятся ближе и дороже, когда уходят навсегда. И воспоминания о них только светлые.

Давно, еще в первом классе, Таня получила строгое замечание от Жени. Не то или не так сделала, но такое, что для взрослых обыкновение. Таня обиделась: «Большим все можно!» Женя погрустнела: «Увы, сестричка, увы. Дорастешь до моих лет, поймешь». А бабушка улыбнулась и примирила обеих: «Доспорите, когда с мое поживете».

«Бабушкой я еще буду, — подумала Таня, — а Женя — никогда…»

— Стало быть, вызнала смерть дорожку к нам. Скоро и за мной придет, — просто и безбоязненно сказала бабушка.

Она сидела, одетая по-уличному и завернувшись в клетчатый шерстяной платок, хотя «буржуйка» топилась и в кухне было вполне терпимо. Последнее время бабушка сильно мерзла, лицо потемнело и сморщилось, будто холод скукожил.

— Спасибо Юре, — благодарно вспомнила бывшего зятя мама, — так выручил. Женечке помог и нас топливом недели на две обеспечил. Это факт.

— Вы мои карточки сразу не сдавайте, — продолжала свое бабушка. — Ты меня не пугайся, маленькая, я тихонько полежу.

— Ба-абушка, — врастяжку начала Таня, и вдруг голос сорвался до крика: — Что ты такое говоришь!

Крик получился слабым, со слезой, и Таня попросила жалобно:

— Не смей так думать.

— Яйца курицу учить будут, — фыркнула привычно бабушка, но и у нее ничего не вышло по-старому. Внезапная, безвременная смерть Жени вышибла семью из естественной жизненной колеи, столкнула на другую — жестокую и непредсказуемую.