Илья Миксон - Жила, была

Послышалось, будто пружинный матрац заскрипел. Мария Игнатьевна насторожилась, чуть высвободила ухо.

Снег под ногами хрустит, а нет никого.

— Кто? — окликнула на всякий случай.

— Нащерина, — ответили за спиной. — Смена. Надо же как темно.

Так совпало, что все кончилось разом: электричество, вода, отопление.

Без тока давно научились обходиться в быту. Без тока, керосина, свечей. Напридумали, смастерили всевозможные простейшие светильники на машинном масле. Яркости меньше, чем от лучины, но копоти — все тропинки на заснеженных улицах в черных плевках.

Самую маленькую, экономную коптилку из пузырька от чернил и нитяного фитилька не гасили на ночь, берегли огонь, как пещерные люди. Спички ведь тоже не купить… Лека принес кресало, обломок напильника, кусок кварца и трут из хлопчатки, но такой зажигалкой разве что курильщику пользоваться.

— Мама, — вспомнила Нина, — у нас еще две свечи есть.

Таня сразу догадалась, где и какие, а мама — нет, забыла.

— Не встречала, вроде…

Она уже несколько раз тщательнейшим образом обследовала все шкафы и буфеты, ящики и полки, все ценное— от забытого пакета с остатками крупы до лаврового листа, — все взяла под контроль.

— В шкатулке, палехской, — напомнила Нина. И мама, как когда-то решая судьбу Барсика, сказала:

— Не будем, ребята, венчальные трогать. Пока.

Дядя Вася, шумно дыша и побрякивая пустым бидоном, вошел в кухню. Теперь вся жизнь Савичевых тут сосредоточилась, а Таня и на ночь оставалась, на бабушкином сундуке спала.

— Уже и не капает… Кончилась вода в подвале… Придется к сфинксам бегать…

Вода из домашнего водопровода ушла, как жизнь из дерева, — сверху вниз. Сначала верхние этажи обезводились, потом нижние, а теперь и в подвале не стало.

«К сфинксам бегать…» Таня с болью и жалостью смотрела на любимого дядю. Раньше он в шутку говорил: «Поплелись». Сейчас без палки шага ступить не способен, и одышка ужасная, словно порванные мехи гармони растягивают. «Бегать…» Такое и Леке не под силу, а он до войны в футбол гонял. Дорогие, бедные Лека и дядя Вася…

— Отпустят Леку на побывку, принесем и вам невской водички, — пообещала мама.

В одиночку ходить к проруби мало пользы, разольешь, расплещешь половину, а то и с порожней посудиной вернешься. Ступенчатый пандус превратился в ледяную горку, вокруг проруби — высокий ледяной барьер, вода точно в кратере заоблачного вулкана. Люди на карачках и ползком к воде подбираются, обратный же путь не всякий осиливает.

Леку отпустили домой на другой день. Он пришел, как обычно, не с пустыми руками. Дровину на веревочке приволок и кашу принес в банке из-под компота.

— Сына, — расстроилась мама, — зачем же ты. На станке работаешь, силы нужны, а ты вон какой — кожа да кости. Так еще еду от себя отрываешь.

— Все чин чином, — заверил Лека, — не беспокойся, мама.

Но она не успокоилась, строго, как могла строго, приказала:

— Больше чтоб я таких баночек не видела, Леонид.

— Другие предложения и просьбы? — отшутился Лека. — Нет? Следовательно…

— Не свободен, — остановила мама. — Сходи за водичкой, сына.

Таня вызвалась помочь. Кому-то посторожить надо. За раз два ведерка от проруби наверх не вытащить: круто и скользко. А воды много надо, на всех Савичевых.

— Осторожно на лестнице, — напомнила мама.

— Так я же не первый раз.

Все ступени замусорены, в наледи, на лестничных площадках свалка замерзших нечистот и хлама, сам черт ногу сломит.

Таня осторожно поднялась на второй этаж и вошла в квартиру. Квартира большая, коммунальная, до войны четыре семьи проживали, кроме братьев Савичевых. Алексей и Василий Родионовичи занимали одну комнату, сразу направо от входной двери.

В узком коридоре темно, как в пещере. Таня на ощупь нашла медную ручку, подергала, объявила громко:

— Это я.

Не дядей испугать боязно внезапным появлением. Самой страшно: вдруг не отзовутся…

В ответ невнятный, но все-таки живой звук.

— Это я, — повторила Таня, уже войдя в длинную комнату с наглухо запечатанным окном.

Желтый мотылек коптилки тускло подрагивал, отражаясь в запыленных дверцах книжных шкафов, в остекленной раме с литографией «Сикстинской мадонны».

От верхней вьюшки высокой круглой печи шел вниз дымоход, сочленяя «голландку» с «буржуйкой». Печь казалась Тане похожей на трубу океанского парохода, а железная времянка на коротких ножках — на собаку таксу.

Дядя Вася сидел в глубоком кресле с книгой в руках.

— Воды принесла, — Таня подала молочный бидончик.

Дядя поставил его на холодную печку.

— Спасибо, дружок. — Он наклонился, пошарил у ног. — Последнюю щепку сжег. Сейчас придумаем что-нибудь.

В комнате осталось одно кресло и два стула, остальные изломаны и сожжены. Та же участь постигла старые журналы. Книги свои дядя Вася оберегал в священной неприкосновенности. И не только свои.

Зашел как-то, а мама изготовилась кожаную обложку отдирать. В обложках и нераздерганные на тетрадки книги горят плохо: обугливаются по краям и углам — и гаснут.

— Мария! — ужасно возмутился дядя Вася. — Это же — Шиллер !

— Потому и жгу, — спокойно ответила мама.

— Шиллер! — ужаснулся дядя. — Великий писатель, классик.

— Для меня все одинаковы.

— Что ты говоришь, Мария. Как можно путать немецкий народ с фашистскими выродками!

Взгляд у мамы сделался непривычно тяжелым:

— А откуда же они взялись?

Но Шиллера все-таки поставила на место, в книжный шкаф.

Сейчас дядя сказал:

— Что-нибудь придумаем. Ах, да, жертва намечена, приговорена к смертной казни через сожжение. Подай, дружок, фолиант, что лежит на столе.

Толстая книга называлась — « ЛЕНИНГРАД. Адресно-телефонная справочная книга. 1940».

Таня недавно перелистывала ее. Одна треть состоит из рекламных объявлений. Обманчивых, раздражающих, болезнетворных до колик в животе.

«Главрыба» уговаривала покупать всевозможные консервы, многие названия которых в диковину: анчоусы, рольмопс — что это? Предлагала рыбу живую, соленую, копченую; кулинарию — заливные, паштеты, бутерброды, растегаи, пирожки…

Кондитеры советовали торты «Пралинэ», конфеты «Пинг-понг» и «Флора»…

Справочная книга дразняще пахла рыбой и мясом, сыром и хлебом. И к чему номера телефонов? Аппарат отключен до конца войны.

Таня без сожаления подала дяде фолиант, спросила вдруг:

— А война когда-нибудь кончится?

Дядя Вася ничуть не удивился, сразу же ответил:

— Все, дружок, имеет начало и конец. В итоге итогов не штык и бомба правят бал. Шиллер писал, что миром правит Любовь и Голод. Увы, и — голод.