Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

В Литературно-художественном кружке, в “Летучей мыши”, в “Алатре” также готовятся с “кваском” встречать Новый год».

К этому перечню напитков добавим некий безалкогольный «Nectar», который рекламировали газеты в канун Нового года. Его также следовало требовать в первоклассных ресторанах и магазинах.

О том, что в действительности москвичи пили, сидя в новогоднюю ночь за ресторанными столиками, мы можем узнать от непосредственных очевидцев событий. Например, инженер Н. М. Щапов оставил в дневнике такую запись: «Расспрашивал знакомых (Карлиных), как они встречали Новый год в ресторане “Метрополь”. Говорят: шампанское подавали в кувшинах, а в счете писали “напиток” (вино запрещено)». Об истинной сущности «кваска», которым потчевали в клубе «Алатр», мы уже приводили свидетельство Л. Л. Сабанеева.

Другой москвич, Н. П. Окунев, зафиксировал в дневнике уже в 1917 года: «…вот что делалось в Москве на Новый год: в ресторанах нарасхват требовали вина и водок, платя за них от 50 до 100 р. за бут[ылку]. Один популярный “веселый уголок” торговал в новогоднюю ночь на 38 000 р.». В январе того же года студенты, празднуя Татьянин день в ресторане «Стрельна», бросили двух своих товарищей в аквариум со стерлядью. Понятно, что «трезвое» шампанское вряд ли могло подвигнуть на такую шалость.

Кстати, о ценах на спиртное в период «сухого закона». Журналист «Голоса Москвы», публиковавший свои обозрения под псевдонимом «Янт», в канун Пасхи 1915 года писал: «Запрещение продажи вина действовало только первое, весьма недолгое время. Очень скоро это запрещение повело лишь к тому, что за вино брали неслыханные цены, тем самым установив новый, весьма тяжкий налог на обывателя.

Жадность в этом направлении доходила до того, что, например, за бутылку рябиновой, стоимостью в рубль с четвертаком, брали по 8 рублей; за трехрублевый коньяк – 15 рублей. И дороже».

Тем не менее традиция требовала встретить праздник как полагается, пусть даже для этого приходилось идти на дополнительные расходы. В дореволюционной Москве этот принцип соблюдали свято. Кто не мог накопить необходимую сумму заблаговременно, действовал по правилу «Займи, но выпей». Недаром предпраздничные дни в московских ломбардах были самой горячей порой.

«Не будет в Москве, по крайней мере, ни одного пасхального стола, не украшенного бутылками всех форм и цветов, – утверждал “Янт”. – Москвичи и вообще-то мало пострадали от трезвости, как оказывается, ничуть не отразившейся на московском быте.

Пьют везде и все».

Ну и, наконец, приведем описание еще одного способа, который помогал москвичам противостоять принудительной трезвости. Он был связан с тем обстоятельством, что в соседних губерниях – Калужской и Владимирской – власти не стали запрещать вино. Желавшим припасть к вожделенному источнику достаточно было совершить непродолжительное путешествие по железной дороге.

Описание нового для москвичей явления – поездок на «калужский курорт» – появилось на страницах «Утра России» в ноябре 1914 года:

«– Билет в Калугу? – переспросил носильщик и очень тонко усмехнулся: – Не достанете, барин. Раньше запасаться надо было. Теперь все до Калуги едут.

Меня удивила эта популярность, такая неожиданная.

– Почему? Что там?

Усмешка носильщика сменилась недоумением.

– Будто не знаете?.. Раньше калужское тесто было, а теперь… другое… Устремляются вроде как к источнику живой воды. Курорт, можно сказать.

– Да бросьте вы эти загадки. Объясните прямо.

Но, очевидно, калужская тайна доставляла носильщику большое удовольствие, и он приподнимал завесу над ней не сразу, а осторожно, по частям.

– Курс лечения… Туда едут без багажа, без всякого, а оттуда возвращаются нагруженные корзинами… Надо бы добавочные поезда назначить; не хватает местов. Калужские источники от трезвости очень помогают.

Ударил звонок. Перед выходом на платформу собралась большая толпа.

– Изволите видеть? Все как есть на Калугу. Пассажира калужского мы сразу видим, потому как он налегке. Ежели и возьмет с собой чемоданчик, то пустой. Видимость одна. А на обратном пути его не поднимешь.

Наконец он перестал испытывать мое терпение и объяснил:

– Целебные источники открылись там, из виноградного вина крепостью не свыше 16 градусов. В этом вся суть и заключается. 16 градусов, что такое? Водичка, но ежели ее взять в достаточном количестве… В Москве и этого нет, ну вот и едут. Я уже который год здесь, а такого движения не помню.

Виноградное вино это теперь в Калуге в каждом углу можно достать, но пуще всего торгует станционный буфетчик. Где тут ходить по городу, разыскивать – высадился из вагона и ладно. Пробки хлопают вроде как град по крыше. Истомились, несчастные, сподобились.

Глухо подошел поезд, и я увидел их, этих калужских путешественников. Зрелище напомнило то, что делается в Лурде, под Парижем, куда стекаются верующие.

Калужский курорт успел оказать свое действие: лица пылали, глаза блестели. Все пошатывались от пережитых впечатлений; были и мужчины и женщины.

И у каждого, как и предсказывал носильщик, в руках корзинка или чемодан, тяжелые, неудержимо стремящиеся к полу.

Калужская вода!..

Толпа, дожидавшаяся у дверей, в свою очередь устремилась на платформу с гулом и криком.

– Видите, что делается? Билеты надо брать за неделю…»

На этом мы, пожалуй, остановимся. Можно приводить еще много фактов и свидетельств, но общая картина от этого вряд ли не изменится. Подчеркнем – авторы не ставили перед собой задачу исследовать «сухой закон» в России как историческое явление. Мы всего лишь пытались описать особенности жизни москвичей в реалиях военного времени.

Отметим лишь один момент: глупо спорить с утверждением, что пьянство – это зло. Но история свидетельствует, что не меньшая глупость – пытаться одолеть это зло запретом всех спиртных напитков. В 1914 году сторонники «сухого закона» исходили из простой формулы «запрет = всеобщее отрезвление». Попытки думающих людей взглянуть на решение проблемы народного пьянства, как на уравнение со многими неизвестными, предавались анафеме. Любая критика объявлялась лоббированием интересов производителей и торговцев вином.

Когда же обозначились явные признаки того, что тяга к спиртному сильнее всех запретов, ни у власти, ни у общественности не нашлось решимости привести законодательство в соответствие с реалиями. Чиновники продолжали вводить новые ограничения, вроде запрета торговать «киндер-бальзамом» в бакалейных лавках, или устанавливали премии в 200 тысяч рублей изобретателю «рвотного» денатурата. А народ продолжал пить.