Эдвард Радзинский - Александр II. Жизнь и смерть

Она родилась в его ташкентском дворце. Ее отец Александр, сын великого князя и Надежды Дрейер, после революции сражался в Белой армии, потом бежал за границу. Ее мать вместе с дочерью осталась в Советской России. Она вторично вышла замуж. И укрылась сама и укрыла дочь под фамилией мужа — Андросова.

В конце 1980-х, когда я встретился с нею, Наталья Андросова была старухой. Но вся ее однокомнатная квартирка была завешана ее молодыми фотографиями — ослепительной красавицы, принесшей в жалкое время красоту и стать романовской породы. Она долго рассказывала мне свою историю. Уже уходя я спросил ее: «Вы его помните?»

— Очень смутно. Почему-то руки... и поцелуй... Дворец помню лучше. И картины мне снятся...

Она умерла в 1999 году, будто отказавшись уйти из века, где была схоронена их династия. Но я часто вспоминаю ее глаза — голубые глаза правнучки Николая I, соединившие меня с тем временем.

АЗИАТСКИЙ КАПИТАЛИЗМ

Во второй половине XIX века в самодержавной России начинает развиваться капитализм. Но это был воровской, азиатский капитализм.

Когда Карамзина попросили дать короткое определение Российской империи, знаменитый писатель и историк определил страну одним словом: «Воруют».

После смерти Николая необъятная страна занимала последнее место среди европейских держав по количеству железнодорожных путей. Теперь начинается бурное железнодорожное строительство. И с самого-самого начала у изголовья рождающегося русского капитализма стоят наши вечные азиатские спутники — бюрократия и ее законные дети — бесстыдное воровство и взятки.

Князь Владимир Мещерский вспоминал о тогдашнем железнодорожном строительстве:

«Эта железнодорожная вакханалия была курьезом, потому что главными воротилами являлись люди, про которых всякий спрашивал: что общего между ними и железными дорогами? И действительно, никто не мог понять, почему такие люди, как фон Мек, Дервиз, Губонин, Башмаков и проч. и проч., которые не имели... никаких инженерных знаний брались за концессии, как ни в чем не бывало, и в два-три года делались миллионерами... Я помню младшего брата Дервиза, моего товарища Ивана бедным чинушкою в Сенате, а затем проходит несколько лет, и этот бедный чинушка меня принимает во всем блеске своего железнодорожного величия в роли кесаря Рязанской железной дороги... Ответ оказался весьма простой: концессионеры прибегали к крупным взяткам и эти-то взятки и были главною причиною крупных и баснословных нажив... этих монте-кристо железнодорожной вакханалии!» За взятки получали они концессии от Министерства путей сообщения. Темными махинациями создаются небывалые состояния. Появляются богатейшие русские капиталисты — «новейшие господа», как их на-ывают. И поэт Некрасов писал: ...

Русский капитализм укрепляет у русских демократов веру в необходимость избежать капиталистического пути. Презрение и ненависть к капитализму — основная черта молодой русской интеллигенции.

«Мы презирали грязь материальных похотей, банков, концессий, нам было душно в чаду акций, дивидендов, разных узаконенных мошенничеств...», — писал молодой современник. Русская мечта — это поделить по справедливости, то есть поровну. Русская ментальность — антикапиталистична.

«В России интересы распределения и уравнения всегда превалировали над интересами производства и творчества», — писал наш великий философ Бердяев.

Идея особого русского пути к благоденствию — пути в социализм — завладевает умами радикалов. И путь этот лежит через крестьянскую общину. (В русском селе не было частной собственности на землю — землей владело «общество», то есть все крестьяне села сообща.)

Надо было только разбудить неграмотного русского мужика. «Чтобы русский народ смог осознать свое рабство, отказался жить в этом рабстве и подготовился к осознанному восстанию против подобной жизни» (Петр Лавров).

Восставшие крестьяне с их «древним общинным инстинктом» должны были повести Россию в социалистический рай. Чтобы разбудить мужика, нужны были агитаторы — новые апостолы.

И со страниц герценовского «Колокола» зазвучал призыв: «В народ! К народу!»

Вчерашний царский полковник Петр Лавров писал: «Каждое удобство жизни, которым я пользуюсь... куплено кровью, страданиями и трудом миллионов... Каждый «развитой человек», каждая «критически мыслящая личность» обязаны вернуть долг — заняться просвещением народа и разбудить народ...»

В это время русское правительство, обеспокоенное влиянием радикалальных идей на русскую молодежь за границей, предписало всем учащимся на Западе вернуться в Россию. Предписало на свою беду.

Опасный бумеранг, запущенный когда-то правительством на Запад, теперь возвращался обратно. Русская молодежь возвращалась на родину, подхватив эту невиданную доселе фантастическую идею — идти в народ. Чтобы слиться с народом и разбудить его.

Христианское начало — служение убогим и сирым, возвращение долга народу — пленили тогда молодых людей куда больше бакунинских и марксовых идей.

И из города в город, из уст в уста начинает передаваться удивительный призыв к молодым — ИДТИ В НАРОД.

Готовился небывалый в истории коллективный исход молодежи из городов в забитые темные русские деревни.

«Ничего подобного не было ни раньше, ни после... Казалось, тут действовало скорей какое-то откровение. Точно какой-то могучий клич, исходивший неизвестно откуда, пронесся по всей стране... И все, в ком была живая душа, отзывались и шли на этот клич, испол-енные тоски и негодования на свою прошлую жизнь. Оставляли родной кров, богатство, почести, семью, отдавались движению с тем восторженным энтузиазмом, с той горячей верой, которая не знает препятствий, не меряет жертв и для которой страдания и гибель являются самым жгучим, непреодолимым стимулом к деятельности», — писал молодой дворянин Сергей Кравчинский. Окончивший знаменитое Михайловское артиллерийское училище (как и Бакунин), он отслужил год офицером в провинции, вышел в отставку и сейчас один из первых «шел в народ».

«Прислушайтесь — со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра, растет клич: «В народ! К народу!», — писал в восторге Герцен.