Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11

Прошел год. Обсуждая летние маршруты, Борис Александрович снова вернулся к необходимости поиска москвитинского перевала. Что-то неуловимое привлекло нас на этот раз, заинтересовало, и летом 1971 года была пройдена Улья, конечный этап перехода Москвитина через Джугджур, а на следующий год — сам хребет с верховьями реки Нет, Северный Уй и затем северный участок хребта — бассейн реки Нудыми.

Кажется, перевал был найден. «Кажется» потому, что в этом деле трудно утверждать наверняка: столько всяких вопросов возникает, когда пытаешься понять суровые, драматичные будни первопроходцев. Но не этим примечателен Джугджур.

Ночь. Мы сидим на хребте у невидимой линии водораздела и пытаемся определить величину магнитного склонения. На растрескавшихся пластинках сланца лежит старая карта, компас, а в черном, фантастически мерцающем небе пульсируют, живут и гибнут миллиарды других осколков необъятной Вселенной. И среди них Полярная звезда, надежда всех затерявшихся в пути. Мы спорим долго, запальчиво, много раз приседая, наконец ложась на хребет, чтобы поймать ее поточнее в прицел компаса. Спорим и незаметно дли себя начинаем говорить о тех, чьими стараниями и усердием, подвигом чьим был открыт наш огромный Дальневосточный край.

Скупы «Расспросные речи» служилых людей: «...А шли они Алданом вниз до Маи реки восьмеры сутки. А Маею рекою вверх шли до волоку 7 недель, а из Маи реки малою речкою до прямого волоку в стружках шли 6 ден. А волоком шли день ходу и вышли на реку на Улью, на вершину...» Нет здесь событий, происшествий, сопутствующих любому, даже однодневному походу в пригородный лес, нет характеров, так масштабно описываемых в романах, но здесь, на Джугджуре, где и сегодня до ближайшего жилья 250—300 километров, да и то по прямой, мы осязаемо, зримо ощутили их подвиг.

...Дует пронизывающий, сырой охотский ветер августовской ночи. Леденит и умерщвляет все живое ветер январский. Так же дуют они, лишь сменяя направление, круглый год. Потому и растет недалеко от нас не раскидистый клен, а лиственница, неизбалованная золушка северных лесов. Но как растет! За голые камни зацепились корявые корни, в монолите корешки отыскали себе незаметные трещины, и стоит, поскрипывает на ураганном ветру тонкий ствол, а на нем — одна-единственная ветка. Вот и все, что уцелело в неравной и все же выигранной борьбе.

И видится отряд «Ивашки Юрьева сына Москвитина, да их казаков, с ним 30 человек...» Издалека, из Томска пришли они. Латана и перелатана одежда. Не всякий раз удачна охота, рыбалка. Болезни старые и новые вырывают служилых людей из одного товарищества, но они упрямо идут и идут «встречь солнца», идут не одной только выгоды ради. Издревле сидит в человеке зверек-любопытство, и не удержаться на месте, если не был за той горой, за тем лесом. А сходил туда — и заболел жаждой узнавания — окончательно, навсегда.

Здесь, на ночном хребте, мы испытали особую, всеохватную, пронзительную как боль гордость за россиян, давших истории примеры настоящего мужества и верности Отчизне.

Переход от спортивных устремлений к постижению истории родного края, к осмыслению ее сегодняшнего дня — шаг естественный в становлении личности, и этот первый шаг нам помог сделать Борис Александрович Сушков. Сам глубоко знавший редкие, порой уникальные сведения из истории Тихоокеанского военно-морского флота, партизанского движения на Дальнем Востоке и многое другое, он щедро консультировал многочисленных посетителей, давал справки по телефону, не умолкавшему весь день в рабочем кабинете, и при этом не усталость, не раздражение читалось у него на лице, а какой-то лукавый задор, даже азарт.

«Спрашивайте, спрашивайте, — говорили его глаза. — А я пороюсь в своей памяти и отыщу о-о-очень интересный материал». И находил, непременно находил в своей прекрасной памяти такое, что собеседник напружинивался, загорался от неожиданно пришедшей в руки добычи. С нами, начинающими краеведами, Сушков занимался не торопясь, спокойно. Сегодня, по прошествии нескольких лет, каждая встреча с ним представляется событием, памятным уроком высокой гражданственности и духовности.

Вслед за «москвитинской» экспедицией последовали Сахалинская — по пути сподвижника Невельского Н. К. Бошняка, Камчатская — по пути С. П. Крашенинникова и другие. Но не числом пройденных маршрутов измеряется последнее двадцатилетие, не километрами...

Прекрасен наш Дальневосточный край увиденным: многочисленные пещеры и вулканы, леденящие даже летом бурные реки, горячие источники и гейзеры, шумные птичьи базары и уникальные лежбища морских котиков. Столько чудес щедро подарила природа людям! Но главное — прекрасен наш край мужественным, работящим, хлебосольным народом. Кажется, и не очень силен в истории живущий в медвежьем уголке дальневосточный северянин или южанин, но какими-то неведомыми путями получил он в наследство от первопроходцев обстоятельность в делах, страсть к движению в места новые, неведомые и особый, выверенный суровой жизнью свод законов о товариществе — настоящем, надежном. Горьки для такого человека обманы, разочарования, но исходит о величественной природы чудотворный эликсир. И новой верой в лучшее осветляется он.

Вечером Харитонов позвал меня на рыбалку. Встретились мы на берегу, где я добрый час мерил шагами галечную полоску пляжа, окаймлявшего весь остров, ожидая появления мотоботов.

— Рано еще, — заверил он. — Еще и Щепин не пришел, а он из самых резвых. Значит, далеко нынче мужики забрались, да ничего, к закату вернутся.

По часам до заката было рукой подать, но, пожалуй, Харитонов был прав. Это на суше ночную темноту подгоняют бесчисленные камчатские сопки, гасящие солнечные лучи. Мы же были на острове, там ничто, кроме волн, не могло отнять светлого времени.

Мы зашли в островную контору, маленький домик, где располагалось все хозяйство Харитонова — радиорубка, комнатка для приезжих, загостившихся на Птичьем, да крохотная кухонька. Я полез в рюкзак за резиновыми сапогами, а Харитонов тем временем собирал в чулане свои снасти.

На крыльце он предложил мне на выбор массивный трезубец и маленькую острогу. Я и поинтересоваться не успел, что это за рыбалка такая будет с острогой, — на острове же ни рек, ни ручьев, один-единственный родничок. Потому люди и покинули Птичий лет пятнадцать назад. Кто-то из краболовов, задержавшихся на рейде из-за недолатанного механиками двигателя, добавил загадок, спросив:

— На «пасхальную» сторону собрались?

— Куда ж еще, — ответил Володя, — там сейчас самый отлив.

Дорога была недолгой. Впрочем, и не сыскать на Птичьем дальних концов. Поставь каким-то образом весь остров на большую столичную площадь, скажем около Манежа — наверно, еще останется место для автомашин.