Письма женщин к Пушкину

На обороте: Его Высокоблагородию М. Г. Алексан­дру Сергеевичу Пушкину в С.-Петербург, близ Прачешного мосту, в доме Баташева.

Анна Петровна Керн (1800—1879) вошла в историю русской поэзии, как вдохновительница лучшего создания нашей любовной лирики:

Я помню чудное мгновенье...

История отношений А. П. Керн к Пушкину расска­зана ею в живых страницах ее воспоминаний, приводимых полностью в разделе «Воспоминания». Об этом романе поэта можно судить и по сохранившимся, довольно многочисленным его письмам к Анне Петровне, пред­ставляющим характерные образцы легкой, шутливой и немного фривольной эпистолярной беседы (отрывки из них также приведены в воспоминаниях Анны Петровны). К сожалению, ответные письма А. П. Керн не сохрани­лись. Мы располагаем лишь несколькими ее приписками в письме к Пушкину А. Г. Родзянки, которое и воспро­изводим здесь целиком.

За всеми деталями о жизни и личности этой подруги Пушкина отсылаем читателей к исчерпывающей биогра­фии А. П. Керн, написанной Б. Л. Модзалевским по материалам Пушкинского Дома и по рассказам ряда лиц, в том числе и внуков Керн (серия «Друзья Пушкина». Под общей редакций М. О. Гершензона. Изд. Сабаш­никовых. М., 1924).

Это была живая, увлекающаяся, красивая и просто­душная женщина, озарившая яркой романтической вспышкой годы пушкинского изгнания.

А. Г. Родзянко и А. П. Керн — А. С. Пушкину

10 мая 1825 г. Лубны

Виноват сто раз пред грезами Анны Петровны, виноват перед тобою, любезный и дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо, излагать причины моего молчания и не нужно, и излишнее, лень моя главною всему причиною, лень знает, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку; но не взирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах, и во-первых, в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общею моей неодолимой лени; скромность моя и молчание в некоторых случаях должны стоять быть вместе обвинителями и защитниками ее. Я тебе похва­люсь, что благодаря этой же лени я постояннее всех Амадисов и Польских и Русских. И так одна трудность перемены и искренность своей привязанности составляют мою добродетель: следовательно, говорит Анна Петровна, не много стоит добродетель ва­ша, а она соблюдает молчание.

[Рукою Керн:] молчание — знак согласия.

[Рукою Родзянки:] и справедливо. Скажи по­жалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня? За какие проказы? за какие шалости? Но довольно, пора говорить о литературе с тобою, нашим Корифеем.

[Рукою Керн:] Ей-богу, он ничего не хочет и не намерен вам сказать! Насилу упросила! Если бы вы знали, чего мне это стоило! Самой безделки: придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать — пишите. Да спросите, сколько раз повторить это должно было.

[Рукою Родзянки:] Repetitia est mater studiorum. Зачем не во всем требуют уроков, а еще более повторений? Жалуюсь тебе, как новому Оберону: отсутствую­щий, ты имеешь гораздо более влияния на нее, нежели я со всем моим присутствием. Письмо твое меня гораздо более поддерживает, нежели все мое красноречие.

[Рукою К е р н:] Je vous protest qu’il n’est pas dans mes fers

[Рукою Родзянки:] А чья вина? Вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем: снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал. Тогда можно было извиниться молодостью и неопытностью, а теперь чем? Ради бога, будь посред­ником.

[Рукою Керн:] Ей-богу, я этих строк не читала.

[Рукою Родзянки:] Но заставила их прочесть себе 10 раз.

[Рукою Керн:] Право не 10, а 9, еще солгал.

[Рукою Родзянки:] Пусть так. Тем-то Анна Петровна и очаровательнее, что со всем умом и чувствительностию образованной женщины она изоби­лует такими детскими хитростями. Но прощай, люблю тебя и удивляюсь твоему гению и восклицаю:

Моя поэма «Чуйка» скончалась на тех отрывках, что я тебе читал, а две новые сатиры пошлю в марте напечатать. Аркадий Родзянко.

[Рукою Керн:] Вчера он был вдохновен мною! и написал — Сатиру — на меня. Если позволите, я вам ее сообщу.

Стихи насчет известного примирения.

Соч. Арк. Родз. сию минуту.

Эти стихи сочинены после благоразумнейших друже­ских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.

Дочь фельдмаршала Кутузова и мать знаменитой красавицы Долли Фикельмон, Елизавета Михайловна Хитрово (1783—1839) принадлежит к кругу близких друзей поэта. Найденные письма к ней Пушкина указы­вают на прочное дружеское чувство, связывавшее их, и на несомненный интерес поэта к уму и знаниям этой европейски образованной женщины, всесторонне осве­домленной в событиях политической современности. (Дочь ее была замужем за видным петербургским дип­ломатом — австрийским послом Фикельмоном.) Несмот­ря на иронические отзывы Пушкина о Е. М. Хитрово в письмах к друзьям [17] Существует предположение, что Пушкиным написаны две эпиграммы на Е.М. Хитрово: «Лиза в городе жила...» и «Лиза нынче в grand gala...». По их плоскости и стихотворной тусклости трудно признать их творениями неподражаемого эпиграммиста Пушкина. Беглое свидетельство А. О. Смирновой не может считаться здесь бесспорным. приходится, несомненно, заключать о его привязанности к этой умной и культурной женщине, питавшей к нему чувство беспредельного поклонения.

Об этом определенно свидетельствуют сохранившиеся письма Е. М. Хитрово, из которых видно, что на склоне своих лет эта женщина пережила глубокое и сильное чувство. Она любила Пушкина особой, тревожной любо­вью, беспокоясь о нем, заботясь о его судьбе, стремясь всячески наладить ему спокойную творческую жизнь.