Письма женщин к Пушкину

Искренне уважающая вас и готовая к услугам вашим Александра Ишимова.

На обороте: Его Высокородию Милостивому Госу­дарю Александру Сергеевичу Пушкину. У Конюшенного моста, в доме князя Волконского.

А. С. Пушкин — А. О. Ишимовой

27 января 1837 г. Петербург

Милостивая государыня Александра Осиповна. Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест честь имею перепроводить к вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете — уверяю вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!

С глубочайшим почтением и совершенной преданно­стью честь имею быть, милостивая государыня, вашим покорнейшим слугою. А. Пушкин.

МОЕ ЗНАКОМСТВО С А. С. ПУШКИНЫМ [26] Каратыгина - Колосова А. М. (1802—1880) — известная актриса, дебютировавшая в трагедии и затем перешедшая на жанр высокой комедии. Воспоминания ее напечатаны в «Русской старине», 1880, т. XXVIII.

В 1879 году на страницах «Русской старины» была напечатана эпиграмма, написанная на меня Александром Сергеевичем Пушкиным в лета нашей с ним юности. Стихотворениям подобного рода знаменитый наш поэт не только не придавал никакого значения, но всего чаще, по миновании его безотчетной досады на лиц, не только совершенно безвинно, но поделом им уязвленных, спешил залечить укол своей сатиры каким-нибудь любезным мадригалом или хвалебным дифирамбом...

То же самое было и со стихами, которыми поэт ни за что ни про что ядовито посмеялся надо мною в роли «Эсфири»: его «Послание к П. А. Катенину» [27] Катенин П. А. (1792—1853) — критик, поэт и драматург, переводчик Корнеля, убежденный защитник классицизма. :

[Писано Александрой Михайловной Каратыгиной в конце 1879 г., неза­долго до ее кончины. — Примеч. ред. «Русской старины».]

Как бы то ни было, но эпиграмма на мой третий дебют в роли «Эсфири» (3 января 1819 года) напечатана в весьма распространенном, уважаемом публикою изда­нии; перепечатана во всех наших газетах. Эта огласка вызывает меня припомнить давно минувшее время и на страницах той же уважаемой «Русской старины» передать небольшой рассказ о моем знакомстве с незабвенным А. С. Пушкиным.

Готовясь к дебюту под руководством князя Шаховского (о котором так много любопытных рассказов в «Записках» моего покойного деверя П. А. Каратыгина, напечатанных в «Русской старине») [28] Каратыгин П. А. (1805 —1870) — актер и водевилист, брат знаменитого трагика. Его воспоминания печатались в «Русской старине» (1872—1879) и вышли отдельным изданием. , я иногда встречала Пушкина у него в доме. Князь с похвалой отзывался о даровании этого юноши, не особенно красивого собою, резвого, вертлявого; почти мальчика... «Сашу Пушкина» он рекомендовал своим гостям покуда только — как сына Сергея Львовича и Надежды Осиповны; лишь через пять лет для этого «Саши» наступила пора обратной рекомендации, и о родителях его говорили: «Они отец и мать Пушкина»; их озарил отблеск славы гениального сына. Знакомцы князя Шаховского: А. С. Грибоедов, П. А. Катенин, А. А. Жандр ласкали талантливого юношу, но покуда относились к нему как старшие к младшему: он дорожил их мнением и как бы гордился их приязнью. Понятно, что в их кругу Пушкин не занимал первого места и почти не имел голоса. Изредка, к слову о театре и литературе, будущий гений смешил их остро­умною шуткою, экспромтом или справедливым замечани­ем, обличавшим его тонкий эстетический вкус и далеко не юношескую наблюдательность.

Встречаясь у князя Шаховского, мы взаимно не обращали друг на друга особенного внимания; а между тем семейство Пушкиных, жившее тогда в доме рядом с графинею Екатериною Марковною Ивелич (на Фон­танке, близ Калинкина моста), было точно так же близко знакомо с нею, как и мы с матушкою. Пушкины и графиня Ивелич на Страстной неделе говели вместе с нами в церкви театрального училища (на Офицерской улице, близ Большого театра). Помню, как графиня Екатерина Марковна рассказывала мне, что Саша Пушкин, видя меня глубоко растроганною за всенощною великой пят­ницы, при выносе святой плащаницы просил сестру свою, Ольгу Сергеевну, напомнить мне, что ему очень больно видеть мою горесть, тем более что спаситель воскрес; о чем же мне плакать? Этой шуткой он, видимо, хотел обратить на себя внимание; сам же, конечно, не мог быть равнодушен к шестнадцатилетней девочке.

— Vous avez seize ans, lorsque je vous ai vu, — говорил он мне впоследствии, pourquoi ne me l’avez vous pas dit.

— Et alors, — смеялась я ему.

— C’est que jadore ce bel age.

[- Вам было шестнадцать, когда я вас увидел. Зачем вы мне не сказали, что вам шестнадцать лет? - Что же из этого? - То, что я обожаю этот прелестный возраст.]

В «Онегине» Пушкин жестоко нападает на альбомы провинциальных барышень и великосветских барынь:

...Разрозненные томы

Из библиотеки чертей...

Но в то время альбом был такой же неизбежной принад­лежностью каждой барышни, как во времена наших бабушек — опахала. Я завела себе хорошенький альбом еще в бытность мою в пансионе. Бережливости ради, я обложила его сафьяновый переплет листом чистой бумаги. Впоследствии эту обертку и я сама, и мои подруги испестрили разными росчерками, «пробами пера», кари­катурными рожицами... Раз, бывши в гостях у графини Ивелич, Пушкин увидал мой альбом и принялся его рассматривать; потом начал приставать к графине, чтобы она, тайком от меня, одолжила ему этот альбом на несколько времени, обещая написать в него стихи и что-нибудь нарисовать... Графиня уступила его просьбам. Пушкин сдержал свое обещание: исписал несколько страниц очень милыми стихами и что-то нарисовал... Грустно мне каяться в моем вандализме: впоследствии я затеряла этот альбом, не придавая ни стихам, ни рисункам Пушкина никакого значения!!! Так, увы, в большинстве случаев относятся современники гениальных писателей к их автографам: не дорожат ими, не сберегают их; тогда как потомство вполне справедливо считает бесценным малейший лоскут бумаги, к которому прикасалась рука творца «Руслана», «Онегина», «Кавказского пленника»... Но стихами и рисунками в моем альбоме Пушкин не ограничился. Он имел терпение скопировать все росчерки и наброски пером на бумажной обложке переплета: подлинную взял себе, а копиею подменил ее и так искусно, что мы с графинею долгое время не замечали этого «подлога»...