Энн Эпплбаум - ГУЛАГ. Паутина Большого террора

Международное давление, вероятно, в какой-то мере подействовало на советское руководство, и оно отпустило часть узников, в том числе Медведева, который позднее уехал из страны. Но некоторые высшие руководители СССР считали, что реакция властей должна быть иной. В 1976 году Юрий Андропов, тогдашний председатель КГБ, составил секретную записку, где довольно точно (если отбросить язвительный тон и антисемитский душок) описывается международная «антисоветская кампания против „использования в СССР психиатрии в политических целях“»: «Последние данные свидетельствуют о том, что эта кампания носит характер тщательно спланированной антисоветской акции. <���…> В настоящее время инициаторы кампании втягивают в нее международные и национальные организации психиатров, отдельных авторитетных ученых, создают специальные „комитеты“ по контролю за деятельностью психиатров в различных странах и в первую очередь в СССР. <���… > Активную роль в нагнетании антисоветских настроений играет Королевский колледж психиатров Великобритании, находящийся под влиянием просионистских элементов». [1493] Info-Russ, #0204.

Андропов подробно описывает «попытки втянуть в кампанию Всемирную ассоциацию психиатров» и обнаруживает весьма детальное знание того, на каких международных научных симпозиумах советская карательная психиатрия подверглась осуждению. В ответ на его записку Министерство здравоохранения предложило в связи с приближающимся съездом Всемирной ассоциации психиатров начать широкомасштабную пропагандистскую кампанию, подготовить документы, отвергающие обвинения, и выявить «прогрессивно настроенных признанных психиатров» западных стран, чьей поддержкой можно было бы заручиться. Этих психиатров (некоторые из них были названы поименно) предлагалось пригласить в СССР для чтения лекций. [1494] Там же.

Итак, Андропов считал, что нужно не отказаться от карательной психиатрии, а нагло отрицать ее существование. Не в его правилах было признавать, что политика СССР в чем-то могла быть неверной.

В 1982 году Юрий Андропов стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, и к тому времени его наступление на «антиобщественные элементы» страны шло полным ходом. В отличие от некоторых его предшественников, Андропов неизменно считал, что диссиденты, при всей их немногочисленности, представляют собой серьезную угрозу советской власти. В 1956-м, будучи послом СССР в Будапеште, он своими глазами видел, как быстро интеллектуальное движение может перерасти в народную революцию. Он полагал, кроме того, что все многообразные проблемы страны — политические, экономические, социальные — можно решить за счет усиления дисциплины. Нужны более жесткие тюрьмы и лагеря, более внимательный надзор, более активные меры подавления и устрашения. [1495] Beichman and Bernstam, с. 145–189.

Эти методы Андропов отстаивал еще в должности председателя КГБ, которую занимал с 1967 года, и эти методы он пытался использовать в короткий период своего пребывания на посту руководителя страны. Усилиями Андропова первая половина 80-х годов запомнилась как наиболее репрессивное время в советской истории после смерти Сталина. Можно подумать, система, прежде чем лопнуть, должна была дойти до точки кипения.

С конца 70-х годов андроповский КГБ произвел много арестов и повторных арестов. По указаниям председателя неуступчивым активистам нередко давали второй срок по отбытии первого, как в сталинские времена. Членство в какой-либо из Хельсинкских групп — диссидентских организаций, следивших за выполнением Советским Союзом Хельсинкских соглашений, — стало верной дорогой в тюрьму. За 1977–1979 годы было арестовано двадцать три члена Московской Хельсинкской группы, семеро были высланы за границу. Юрий Орлов, возглавлявший Московскую Хельсинкскую группу, находился в лагере и ссылке всю первую половину 80-х годов. [1496] Prisoners of Conscience in the USSR, с 20 и 119.

Арест не был единственным оружием Андропова. В первую очередь он стремился отпугнуть людей от участия в диссидентском движении, и поэтому размах репрессий сильно увеличился. Даже те, кого всего-навсего подозревали в сочувствии движениям за гражданские права, за религиозную или национальную свободу, могли потерять очень многое. Подозреваемых и членов их семей могли лишить не только должности, но и профессионального статуса. Их детям могли закрыть доступ в университеты. Можно было остаться без телефона, возникали трудности с пропиской, ограничения на поездки за границу. [1497] Beichman and Bernstam, с 182.

К концу 70-х андроповские многоуровневые «дисциплинарные меры» привели к тому, что движение инакомыслящих внутри страны и те, кто поддерживал его за границей, разделились на небольшие, непримиримые и зачастую с недоверием относившиеся друг к другу группировки. Одну составляли правозащитники, за судьбой которых пристально следили «Международная амнистия» и подобные ей организации. Другую — диссиденты-баптисты, которых поддерживала международная баптистская церковь. Были различные национальные движения — украинское, литовское, латвийское, грузинское, — которым оказывали помощь соотечественники-эмигранты. Были турки-месхетинцы и крымские татары, депортированные при Сталине и добивавшиеся возвращения в родные места.

Возможно, самой заметной группой диссидентов, пользовавшейся поддержкой Запада, были отказники — советские евреи, которым власти отказали в выезде в Израиль. Ставшие широко известными благодаря принятой в 1975 году конгрессом США поправке Джексона — Вэника, которая связала торговый статус СССР по отношению к Соединенным Штатам с вопросом об эмиграции, отказники оставались предметом серьезной заботы Вашингтона до самого распада СССР. Осенью 1986-го на встрече с Горбачевым в Рейкьявике президент Рейган лично предъявил советскому руководителю список 1200 советских евреев, желающих выехать из страны. [1498] Reagan, с 675–679.

Все эти группировки, арестованных членов которых теперь держали отдельно от уголовников, были обильно представлены в советских лагерях и тюрьмах. Как политзаключенные прошлых лет, люди объединялись в сплоченные организации по национальному или идейному признаку. К тому времени лагеря стали своеобразным средством установления связей, чуть ли не школой диссидентства, где политзаключенные могли находить себе единомышленников. Часто представители разных народов — литовцы, латыши, грузины, армяне — вместе отмечали национальные праздники друг друга и рассуждали о том, кто первый добьется независимости. [1499] Бердзенишвили, интервью с автором. Завязывались отношения и между поколениями: прибалтийцы и украинцы получали возможность встретиться с националистами прежнего «призыва», с антисоветскими партизанами, сидевшими еще с первых послевоенных лет, с теми, о ком Буковский писал: «Ведь жизнь их приостановилась, когда им было лет по двадцать. <���…> По воскресеньям летом они выползали на солнышко с аккордеонами — играли мелодии, которых уже не помнят у них дома. Жуткое это было зрелище. Действительно, будто в загробное царство спустился». [1500] Буковский, «И возвращается ветер…», с. 357.